В день визита меня поставили сторожить приготовленные дары. Женщины выложили на ковер все свои ожерелья, серьги, браслеты — и теперь в самом центре высилась переливающаяся груда. (Странно было видеть моих хозяек без украшений — они напоминали ощипанных пав.) Отдельно стояли золотые и серебряные блюда и кубки, хрустальные чаши; правителю решили преподнести даже фарфоровую вазу из далекого Китая, редкостью и ценностью превосходившую все прочее.
Гияз Бек был из тех, кто хорошо понимал Джахангира, поэтому его личный подарок был простым, но с изюминкой. У моряка-фиринги, пьяного великана, он приобрел длинную медную трубку с небольшими стеклянными дисками, вставленными с обоих концов. Я не понимал, каково ее назначение, пока в комнату не вошла Арджуманд. Взяв трубку в руки, она повертела ее, затем приставила к глазам по очереди оба конца, целясь в меня, как из джезайля.
— Что это такое, агачи?
— Не знаю, как эта штуковина называется, но она уменьшает и увеличивает вещи. Если посмотреть в нее с одной стороны, все становится крошечным, а когда я заглянула с другой, ты стал огромным! Вот, сам взгляни.
Протянув мне вещицу, она отошла в дальний конец комнаты, поднялась на кончики пальцев и завертелась. В трубке она казалась маленькой-маленькой, совсем как куколка. От восторга я даже дышать перестал.
— Что ты за дурачок, Иса. Посмотри и с другого конца!
— Не хочу, агачи, мне и этого достаточно. — Я нехотя положил трубку на ковер. — Вот это и есть самое настоящее волшебство, даже мой хозяин Лекрадж не мог сотворить такое! Впрочем, он никудышный волшебник…
— Скажи, Иса, а ты бы хотел когда-нибудь отомстить ему за то, что он сотворил с тобой?
— Нет. Он и так достаточно страдал.
— Ты добрый, Иса. — На миг лицо девушки омрачилось. — Но… здесь для доброты почти нет места.
Странно было слышать он нее такое. Мою хозяйку обожала вся семья, она была любима даже больше, чем Ладилли. Я ждал, что она пояснит, что имела в виду, но объяснений не последовало.
— Меня за тобой послала тетушка, — сказала она.
— Я не могу оставить свой пост.
— Я постою за тебя. Давай мне кинжал!
Агачи протянула руку за оружием. Я отдал ей кинжал не без колебаний, опасаясь, как бы с ней чего не случилось в мое отсутствие.
— Ты мне потом расскажешь, что ей понадобилось?
— Конечно, агачи.
Мой ответ заставил ее улыбнуться. Когда я оглянулся в дверях, она все еще улыбалась, пряча кинжал за широкий пояс юбки.
Мехрун-Нисса сидела у зеркала и подводила глаза каджалом
[20], а служанки тем временем расчесывали ей волосы. При моем появлении она отпустила девушек, подошла к запертому сундуку, открыла крышку и извлекла из-под кипы одежды ларчик из слоновой кости.
— Иса, вот это ты должен хранить пуще глаза.
— Да, бегума. — Я протянул руку за ларцом, стараясь не трусить. Вещица явно была очень ценной.
— И ты никому не скажешь, что я дала это тебе. — Она указала на ларец. — Если с ним что-то случится, я убью тебя. Ты понял, бадмаш
[21]?
— Да, бегума. — Я даже вспотел от страха, мой голос дрожал. — Я понял. Но что я должен с этим делать?
— Я еще не закончила, болван. Передашь это Джахангиру, в собственные руки.
— Ваша светлость, госпожа… но как же я смогу приблизиться к падишаху?
— Ты должен! Потому что я не смогу, болван! — Она выбрала роскошный шелковый платок и завернула в него ларец. — Он запечатан. Если я узнаю, что печать была вскрыта, я прикажу, и слон затопчет тебя насмерть.
Я похолодел. Слон затопчет меня насмерть… такая казнь была широко распространена, а я раб, и бежать мне некуда. Но почему она выбрала именно меня? Почему не отца, не мужа или брата, ведь они могли преподнести этот дар Великому Моголу? Очень скоро в моем воспаленном мозгу забрезжила догадка: ни один из них не должен знать об этой шкатулке! Таким образом, моя задача становилась еще более рискованной: предстояло действовать скрытно.
Мехрун-Нисса прочла мои мысли:
— Отдашь ему это как подношение от себя. Думаю, это самое простое решение.
— Но он может отказаться принимать подарок от такого ничтожного бедняка…
— Не откажется, — уверенно произнесла бегума, отворачиваясь к зеркалу; я остался стоять, сжимая шкатулку с такой силой, что резьба отпечаталась на ладони. — И помни, Иса, я глаз с тебя не спущу!
Я видел ее отражение; глаза женщины горели как два уголька. Теперь, пока я не выполню поручение, ее взгляд будет повсюду преследовать меня.
Спрятав ларец в складках одежды, я вышел из комнаты.
Арджуманд сразу заметила испарину у меня на лице.
— У тебя что-то болит? Ты не захворал, Иса?
— Ничего, агачи.
Стараясь не смотреть ей в глаза, я забрал кинжал. Тыльной стороной ладони девушка пощупала мой лоб, определяя, нет ли жара. Такая забота тронула меня до глубины души.
— Я не стану спрашивать, что велела моя тетушка. Но я вижу, ее приказ тебя огорчил…
— Да, агачи…
Набравшись храбрости, я полез было за ларцом, но Арджуманд удержала мою руку:
— Нет, не надо Я не умею хранить секреты и, если ты мне покажешь что-то, могу кому-нибудь проболтаться. Тогда тебе попадет от Мехрун-Ниссы, будут неприятности…
— Спасибо тебе, агачи, — только и сказал я.
Оттого что она отнеслась ко мне с таким участием, мне стало еще горше. Может ли один слуга угождать нескольким хозяевам, но верность хранить только одному? Увы, такое невозможно…
Мехрун-Нисса уже вызывала меня к себе, случилось это на другой день после мина-базара. Она сидела, скрестив ноги, на низком кресле из слоновой кости и изучала «Айн-и-Акбари». Этот объемный трактат о власти был написан приближенным Акбара Абу-ль-Фазлом Аллами. Дела империи интересовали бегуму. Без сомнения, она готовила себя к важной роли. Услышав, что я вошел, она поднял глаза.
— Расскажи мне обо всем, Иса.
— Обо всем, бегума?
— О прошлой ночи, болван! Каждое слово, все, что было сказано между ними.
— Я не слышал. Я…
— У тебя уши, как у слона, и я вырву их с корнем из твоей тупой головы, если ты немедленно не скажешь мне правду!
Быть сильным и смелым в присутствии Мехрун-Ниссы невозможно — разумеется, я заговорил. Она внимательно слушала, потом прогнала меня. Я долго плакал, понимая, что предал Арджуманд, но признаться ей в своей измене так и не отважился.
