— Это не так страшно, — шепнул он.
Что ж, у него был богатый опыт, а вот в настоящей любви он оказался новичком.
Мы ехали рядом. Впереди нас кружились танцовщицы, рабы рассыпали лепестки роз. Барабаны били все громче — мы приближались к гарему. Краем глаза я увидел женщин, смотревших на нас с балкона, другие вышли навстречу. Здесь же стояли и муллы, им предстояло совершить церемонию.
Внутри дворца был сооружен золотой навес. Меня провели и усадили. Невеста уже была там, за покрывалом я не видел ее лица. Мне показалось, что она чувствует мою холодность. Кажется, я даже услышал вздох, когда садился рядом.
В отличие от индуистских, мусульманская свадебная церемония не длится долго. Мулла прочел отрывок из Корана, мы пробормотали слова клятвы, потом, поднявшись, приняли поздравления моего отца.
Свадьба — хороший повод для веселья, и все вокруг веселились. Бедным раздавали золотые и серебряные монеты, придворные несли подарки: ларцы, полные драгоценностей, кони, слоны и тигры, рабы и рабыни — казалось, этому не будет конца.
Моя невеста не проронила ни слова. Она сидела, низко склонив голову, будто скорбя о чем-то. Я тоже молчал. Между нами сразу возникла отчужденность, и изменить это я не мог.
На закате смеющиеся женщины увели молодую супругу, чтобы приготовить к брачной ночи.
После того как ее искупали, умастили благовониями и уложили под полупрозрачным пологом, нашептывая в уши, как надо себя вести, прислали за мной. Меня раздели и уложили рядом с ней.
У нее было юное, крепкое тело, высокие груди с темными сосками… Я чувствовал запах ее волос, ее тепло…
Я знал, что на рассвете женщины поспешат войти к нам, чтобы осмотреть постель.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Тадж-Махал
1045/1635 год
Тук, тук, тук, тук, тук…
Звук был сухой, музыкальный, ему вторило эхо. Под самодельным рваным пологом, кое-как защищенные от палящего солнца, трудились каменотесы и резчики. Земля посерела от покрывающих ее осколков, тонкая белая пыль садилась на согнутые плечи и изможденные лица. От костров воздух казался еще горячее, хлопья пыли, вившиеся над ямками, скручивались и загорались.
Мурти сидел на корточках у мраморной плиты. Он знал, что камень доставлен издалека, из карьеров в Раджпутане. Каждый день упряжки буйволов тащили новые и новые каменные глыбы. Перед ним был неотесанный монолит в два человеческих роста. Инструменты лежали рядом. Они лежали уже много дней, и Гопи поддерживал огонь, на случай, если понадобятся угли.
Мурти погладил камень, постучал по нему пальцем, пытаясь достучаться до его сердца, — так он делал каждый день. Внутри камня проступали едва заметные изящные узоры. Время от времени он совал руку в мешочек из грубой рогожки и сверялся с рисунком. Размеры решетки-джали, которую ему предстояло вырезать, были точны, но его волновало не это. Его огорчал сам рисунок. Геометрический узор из вертикальных и горизонтальных линий казался примитивным, лишенным фантазии. Он не нравился Мурти, в нем не было красоты. Как вырезать прямые линии? Его руки были привычны к иным формам: изгибам, завиткам, переплетениям, напоминающим фигуры танцующих богов.
Мурти мысленно вернулся в прошлое, в тот день, когда его позвали. Дрожа, он подошел к писцу, ожидая, что сейчас от него потребуют, чтобы он вернул деньги. Две рупии в день — это немного, но он не смог бы вернуть и это…
Но его никто не стал уличать в обмане, вместо этого его отправили в шаминьян, где толпились чиновники с чертежами.
Мурти смиренно стоял у входа, пока один из чиновников не обратил на него внимание.
— Я Мурти, ачарья…
— А, входи, входи.
Ему были рады, человек, заговоривший с ним, подозвал его к себе. Он был высокий, довольно худой, слегка косил на один глаз, но руки у него были, как у Мурти, — сильные и узловатые. Его звали Бальдеодас, родом он был из Мултана
[49].
— Мы похожи, — сказал Бальдеодас. — Ты резчик, и я резчик. Мне сказали, ты вырезаешь фигуры богов.
— Да, — Мурти так и подался к нему. — Но здесь наши боги не в почете.
— Ну, работа для тебя и здесь найдется, покажешь свое искусство. Ты разбираешься в чертежах?
— Конечно, — с гордостью ответил Мурти. — И в измерениях я разбираюсь.
— Тем лучше. Смотри. Вот это джали — решетка, которая будет окружать могилу.
Мурти долго рассматривал чертеж, вникая в детали. Он водил сильными короткими пальцами по линиям, представляя размеры.
— Это потребует времени. Много времени.
— Конечно. А узор?
— Узор? Он очень прост.
— Мусульмане, — шепнул Бальдеодас, — любят, чтобы такие вещи выглядели просто. А ты мог бы создать что-то получше?
— Да, — сказал Мурти. — Кому я смогу показать свой узор?
— Мне. Но помни: никаких человеческих фигур! Их религия запрещает такие вещи. Цветы, листья — вот что им нравится.
Мурти огорчило, что он должен ограничиться такими примитивными вещами. Цветы — это всего лишь изящное украшение, какой в них смысл? Разве они могут отразить сложнейший ритм мироздания? Отложив чертеж, он сидел молча.
Бальдеодас почувствовал, что Мурти собирается с духом, чтобы задать вопрос. В этом человеке было спокойное упорство, он сам походил на камень.
— Ну, в чем дело?
Мурти посмотрел на свои босые пыльные ноги. О его низком положении говорили грубые, потрескавшиеся подошвы, сбитые пальцы… Но он подумал о том, какое дело ему предстоит, и это вселило в него мужество:
— Мне поручают такую большую работу… Разве она недостаточно важна, чтобы повысить плату?
— Сколько ты получаешь?
— Две рупии в день. На мою семью этого не хватает. Жене тоже приходится работать, а дети страдают.
— Я поговорю с бакши. Только он принимает решения обо всем, что касается денег. Что ты делал до сих пор?
Мурти испугался, что сейчас всплывает правда: ничего.
— Так, разное, — ответил он уклончиво, затем быстро встал, сотворил намасте и ушел.
Сидя на корточках, Мурти как во сне продолжал ощупывать глыбу. За спиной у него в такой же позе сидел Гопи. Мальчишка с удовольствием убежал бы играть с приятелями, но он знал, что его долг — помогать отцу и вместе с тем обучаться ремеслу, которое передавалось в их семье из поколения в поколение. Несмотря на возраст, он понимал, что увидеть будущее творение невозможно без молитвы и медитации, а это требовало времени. Кто сказал, что жизнь должна быть легкой?
Вдруг Мурти резко поднялся и велел Гопи как следует подмести землю вокруг камня. Он повиновался. Когда пространство вокруг было расчищено, Мурти начертил рамку и вроде бы наугад наметил внутри несколько точек. Потом взял горсть толченого мела, которым Сита, сделав уборку в хижине, выписывала у входа ритуальные узоры, и начал прорисовывать изображение. Белый порошок сыпался тонкой струйкой между большим и указательным пальцами. Мурти работал почти час, соединяя намеченные точки; постепенно на земле появлялись ветви, листья и цветы, причудливо переплетенные, вьющиеся. По центру шел тонкий стебель, он подходил к рамке и вился вокруг нее. Все линии сходились к центру, но при этом казались существующими вполне самостоятельно.
