До меня доходили слухи, что Арджуманд все еще ждет меня. Склоняя голову перед ее преданностью, я чувствовал себя более ничтожным, чем последний ачхут
[54]. Вся жизнь Арджуманд была построена на единственном слове ее раба: он сказал ей, что я люблю ее, и этого оказалось достаточно. Мне было известно, что с ним произошло, но не знал, кто за нами проследил. Возможно, мой отец? Если это так, доносят ли его шпионы, как я томлюсь без нее здесь, в Лахоре? Что я не сплю с женой, но чахну без Арджуманд? Принцесса, конечно, не раз слышала мои вздохи. Она возненавидела Арджуманд; жизнь персиянки лежала в руинах, пустая и безжизненная, как Читтор после завоевания Акбара.
Женитьба? Я дал слово Арджуманд, и все же вот он я, запутавшийся в силках своего высокого положения.
Развод? С какой радостью я бы бросился к этой спасительной двери, откройся она для меня. Обычному человеку достаточно трижды повторить это слово, чтобы уйти свободным. Но принц вынужден хранить молчание. Слова «даю тебе развод» послужили бы могучим армиям сигналом для наступления.
Я мог бы отправить жену в отдаленный горный замок, мог бы предать ее забвению… Такая мысль приходила мне в голову, но я не стал этого делать. Это не помогло бы изгнать из сердца укоренившуюся там горечь. Пусть играет роль старшей жены, бесплодной, нелюбимой, ибо что ей еще остается?
Гульбадан знала, о чем я думаю. Яства, подаваемые ей, проходили проверку — один раз, второй, третий. Евнухи, состоявшие у нее на службе, никому не позволяли приблизиться к ее покоям, а когда она ездила по городу, ее сопровождали персидские воины с обнаженными мечами. Принцессу охраняло незримое присутствие двух человек — Аббаса, Царя царей, и Джахангира, Властителя мира.
Вокруг были горы, рядом с которыми я был ничтожной пылинкой.
Поэтому я ждал.
И ждала Арджуманд.
АРДЖУМАНД
Мне было известно, что он посылает мне письма и стихи, завернутые в шелк, но, как и украденный сверток, они не доходили до меня. Вы думаете, они лежали в пыли, разорванные и истоптанные недобрыми руками? Нет, они попадали в прохладные надушенные ручки Мехрун-Ниссы, как и мои послания к нему…
Письма, написанные мной, выходили из нашего дома и… возвращались в наш дом. Совершенно случайно их обнаружил Иса. Нет, он не копался в шкатулках тетушки — он видел, как шпион передавал мое послание ее евнуху, Муниру.
Совсем недавно тетушка наконец уступила мольбам Джахангира. К этому времени он уже стал ее послушным рабом. Она точно выбрала момент для капитуляции. Примерно год назад я ее спрашивала, почему она тянет, если любит его? Я не могла понять: будь я на ее месте, не стала бы медлить, у нас так мало времени на этой земле! Она отвечала: «Джахангир — падишах. Любые его желания исполняются без промедления. Стоит ему указать рукой на запад или восток, на юг или север, и вся могольская держава будет маршировать, пока он не велит остановиться. Должно быть хоть что-то, чего он не может получить по первому требованию. Пусть это буду я! Это сделает меня в его глазах более желанной, чем сам трон. Если бы я сразу сдалась — ах, многие брошенные женщины поступают именно так, — он мигом потерял бы ко мне всякий Интерес. В стихах он уже называет меня Нур-Джахан
[55]. Я — Светоч его дворца, Свеча, озаряющая его сердце».
Наш дом кипел и бурлил, шли приготовления к свадьбе. Повсюду носились ювелиры, портные, повара, певцы и танцоры, плетельщики праздничных гирлянд и оформители. Падишах был пьян от счастья, стихи так и лились из-под его пера. Гонцы подстегивали лошадей — хотя расстояние от дворца было невелико, — чтобы поскорее передать его творения прямо ей в руки. Стихи забавляли Мехрун-Ниссу, и я стала задумываться о том, что на самом деле она любит не Джахангира, а его золотой трон.
Тетушка с головой ушла в подготовку свадебного наряда. Шаровары, сшитые из тончайшего алого шелка из Варанаси
[56], украшала золотая вышивка по ее собственному рисунку. Гаpapa
[57], тоже шелковая, была совершенно прозрачной, почти невидимой, с тончайшими золотыми нитями, бегущими по всей длине. Блуза дерзкого покроя, открывающего грудь, была украшена вышитыми золотом изящными квадратиками. Головной убор невесты, изысканный, алого цвета, был богато украшен алмазами и жемчугами, а покрывало было таким тоненьким, что нисколько не скрывало лица, позволяя восхищаться его красотой.
Джахангир осыпал свою возлюбленную подарками: ожерелье из жемчужин, каждая размером с виноградину; еще одно, тяжелое и длинное, до пояса, — золото с изумрудами; изумрудные серьги — каждый камень с небольшой булыжник; массивные браслеты на запястья — золото с изумрудами; при ходьбе на щиколотках тети позвякивали золотые цепочки; на каждом пальце красовались перстни и кольца; золотая сережка-гвоздик была вставлена в ноздрю.
Украшения безумно нравились Мехрун-Ниссе, она без конца поглаживала камни, без конца подходила к зеркалу, чтобы полюбоваться собой.
Улучив минуту, я спросила ее:
— Скажи, тетя, зачем ты перехватываешь мои письма?
— Падишах приказал, — замялась она.
— Я тебе не верю!
— Арджуманд, ты — моя любимая племянница. Зачем мне вставать между тобой и Шах-Джаханом? Твой союз с наследным принцем был бы нашей семье только на пользу. Скоро я выйду замуж за властителя Хиндустана, и я не хочу, чтобы женой Шах-Джахана была чужая женщина, уж лучше моя племянница.
Ее голос звучал убедительно, искренне, улыбка была ласковой, но уверения тети не рассеяли моих сомнений:
— Почему же Джахангир препятствует нашей переписке?
— Государственные дела… — Мехрун-Нисса развела руками, как бы демонстрируя бессилие, но я-то знала, что тетушка слишком умна, чтобы слепо повиноваться; она была не из тех, кто бездумно выполняет приказания. — Принцесса и без того несчастлива… — Последовал короткий вздох. — Она уже пожаловалась своему дяде, шахиншаху, написала ему письмо…
— Откуда ты знаешь?
— Джахангир рассказал. Конечно, он вынужден был приказать перехватывать ваши письма. Не в его интересах вызывать недовольство шахиншаха… пока. Он очень, очень сочувствует тебе и своему сыну. И он понимает, что такое любовь, но в данный момент не может открыто поддерживать ваши отношения.
— Но Мунир передает письма тебе!
— Я их держу у себя из соображений безопасности. Честное слово, я их не читала и никогда не прочитаю.
— Тогда отдай письма мне.
— Нет. Если падишах прикажет, тогда отдам. А он такого приказа не отдавал.
