Пройдет много дней, прежде чем он будет удовлетворен результатом, пройдут недели, прежде чем он подберет подходящий резец и нанесет первый удар.
На то, чтобы полностью перенести рисунок джали на неровную поверхность каменной пластины, у него ушло несколько месяцев. Одно неверное движение могло сбить с пути чуткие руки, одна ошибочная линия могла деформировать камень.
Рисунок был сложный, замысловатый: в вертикальной раме вилось растение. Внутри рамы Мурти наметил нежные бутоны, цветы и листья, чуть углубив поверхность камня. Эти углубления предстояло заполнить цветными пастами, которые, затвердев, станут тверже мрамора.
В один прекрасный день готовую решетку водрузят на место, где она будет огораживать саркофаг с телом Мумтаз-Махал. Мурти понимал, что, возможно, умрет, не успев окончить работу, но за него это сделает Гопи — мальчишка подрастает и каждый день по крупицам перенимает у него мастерство.
Сам Мурти искал совершенства, молился об этом. Такова была его дхарма
[61]: он проделал долгий путь ради того, чтобы вырезать эту решетку. Если бы это не было волей богов, он бы жил сейчас в своей деревне.
За резчиками надзирал Бальдеолас. От приписанного ему авторства в разработке джали он не отказывался. Так и должно было быть, ведь он был старшим над ними.
Каждую панель решетки нужно было точнейшим образом разметить и в мельчайших деталях нанести узор: ни один листик, ни один цветок не должен был отличаться. Все работники — за каждым была закреплена своя панель — это понимали.
Мурти первым прорисовал узор. Этот узор приняли за образец, который остальные воспроизводили, не допуская отклонений. Все работали тщательно, так, чтобы никто в мире не смог бы сказать, что решетку делали разные мастера.
Конечно, на такую работу требовалось время. Бальдеолас часто повторял изречение из Корана: «Терпение от Аллаха, торопливость — от Иблиса». При малейшем сбое, если глазам откроется самый незначительный дефект, ему придется встать на колени перед палачом Шах-Джахана. При мысли о смерти Бальдеоласа прошибал пот. На берегах Джамны часто пылали ритуальные костры, гаты, от пепла сожженных тел воздух был серым и зловонным…
Бальдеоласу нравился Мурти — спокойный человек, хотя упрямый и гордый. Он не признавал несовершенства и уверенно держал резец в руке, настоящий ачарья. В остальных Бальдеолас не был так уверен. Простые подражатели, они могли утратить интерес, отвлечься и позволить резцу соскочить, нарушив идеальную симметрию.
Он помнил, как все началось. Мурти присел перед мраморной плитой. Перед ним на земле в определенном порядке были разложены инструменты, на головках резцов виднелись пятнышки кункума — знак благословения. Мурти выбрал первый резец, проверил остроту кончика. Потом, зажав инструмент в ладонях, склонил голову в молитве. Она была короткой: «Маха Вишну, Великий Хранитель, направляй мои руки в этом долгом пути». Гопи протянул ему деревянный молоток, и Мурти, бережно установив резец в верхнем левом углу у самой границы, отколол первый кусочек мрамора…
Шах-Джахан смеялся. Смех не был радостным, в нем слышалось всего лишь бесстрастное удовлетворение. Падишаху только что доложили, что фундамент наконец готов и можно начинать работу над самой усыпальницей. Она вознесется на высоту сто семьдесят один хаст от пола до завершения шпиля, высота намного превысит ширину, равную ста двадцати девяти с половиной хастов
[62].
В плане здание было задумано как квадрат со стороной, равной ста тридцати двум хастам, но из-за скосов на каждом углу, по двадцать пять с половиной хастов каждый, сооружение казалось восьмиугольным.
Чтобы вывести фундамент с огромной глубины до уровня земли, потребовалось пять долгих лет. После того как сооружение гробницы будет закончено, поставят высокий цоколь. Этот нужно для того, чтобы создать иллюзию, будто здание парит над землей.
В конечном счете всё — иллюзия… Хотел бы он знать, завершится ли строительство еще при его жизни. Должно завершиться — он просто не может умереть, не доведя дело до конца. Больше никто не любил ее так, как он. Никто…
— Исмаил Афанди ожидает… — объявил Иса.
Шах-Джахан сделал жест, повелевая приблизиться. Зодчий склонился в поклоне. Подмастерье внес макет купола высотой в три хаста и аккуратно поставил на низкий столик.
— Отлично, — произнес Шах-Джахан. — Он великолепен, Афанди. Ты понял, чего я хочу.
— Да, повелитель…
Шах-Джахан обошел столик, любуясь на купол. Внезапно лицо его омрачилось:
— Он прекрасен, но выдержит ли собственный вес? В дереве задача кажется простой, а в мраморе? Купол ведь может сложиться и рухнуть?
— Падишах, — Афанди явно был рад возможности продемонстрировать свой ум. — Взгляни. — Зодчий приподнял купол, открыв еще один, скрытый внутри. — Чтобы достичь желанной высоты, мы построим два купола. Внутренний будет служить опорой для внешнего, принимая на себя его вес. От основания до верхушки его высота составит около ста хастов. Никто прежде не строил сооружений столь высоких!
Падишах хлопнул Афанди по спине, и зодчий расплылся в довольной улыбке. Он не сказал всей правды о проекте, но сейчас, когда его хвалят, это было бы лишним.
Словно уловив его мысли, Шах-Джахан внимательно взглянул на него, потом перевел взгляд на макет, глаза превратились в щелочки.
— Ты умен, Афанди. Это истинно так: доселе такой высоты ничего не строили. Но я изучил гробницу Сикандара
[63] в Дели и знаю, там тоже двойной купол. Есть они и в других местах — ндийцы давно изобрели двойные купола.
— Это правда, падишах, — прошептал Афанди.
— Хорошо. Мы должны учиться у других.
1048/1638 ГОД
— Скорей, — шептал он.
Шах-Джахан сидел в диван-и-кхасе, наблюдая через террасу, как усердно трудятся рабочие. Ему было тревожно, неспокойно. Взгляд блуждал поверх маленькой кирпичной гробницы, последнего приюта его Арджуманд. Здание венчал небольшой купол, приземистый, некрасивый… Его пронзила острая боль при мысли о том, что она лежит там, совсем рядом — и в то же время в недосягаемой дали, как было в начале их любви. Рок продолжал разыгрывать с ними свои жестокие игры.
