Мурти, развернувшись, пробирался сквозь толпу, его била дрожь. Он сам мог оказаться на месте визиря, под ногой слона. Кто поменял их судьбы? Не тот ли таинственный Иса? Мурти поклялся разузнать о нем все, кем бы он ни был.
— Уважаемый, у тебя сын! — крикнула женщина.
Мурти просиял, захлопал в ладоши и поспешил внутрь. Сита лежала обессиленная, мокрая от пота. Лицо ее было безмятежным и спокойным, как у человека, пережившего страшные муки. Мурти осмотрел младенца. Мальчик! Мальчик! Теперь в старости его ждет утешение.
1054/1644 ГОД
Иса наблюдал, как Шах-Джахан устраивается на платформе. Был день рождения падишаха. Дважды в год, по солнечному и лунному календарю, падишаха взвешивали, насыпая золото в чашу-противовес. Таков был индуистский обычай, тула-дана, перенятый Хумаюном больше ста лет назад. Каждый последующий могольский правитель неотступно следовал традиции. Ныне был лунный день рождения, так что церемония проходила уединенно, в гареме, тогда как солнечную церемонию проводили при большом стечении народа.
Вокруг весов столпились женщины. Рабы аккуратно сыпали в чашу золотые монеты, пока падишах, стоящий на платформе, не начал плавно подниматься над землей. Женщины восторженно завизжали, захлопали в ладоши. Шах-Джахан улыбнулся, начался подсчет. Он весил сто шестьдесят три мана
[83]. Потом монеты унесли, чтобы раздать беднякам.
Церемония лишь ненадолго развлекла властителя. Глаза его вдруг потухли, будто кто-то задул свечу. Он оставил женщин веселиться и слушать музыкантов, а сам торопливо пошел по коридорам гарема. Иса следовал за ним. Они вошли в угловую комнату. Лунный свет проникал сквозь резную решетку, серебрил мрамор. Хаким, стоявший на коленях у ложа, немедленно поднялся. Шах-Джахан жестом велел ему занять прежнее положение.
— Как она? — В постели неподвижно лежала Джаханара.
— Ваше величество, она едва дышит, я делаю что могу. Я обкладываю ее тело прохладными простынями…
Шах-Джахан опустился на колени рядом с ложем. Невыносимо было смотреть на любимую дочь, воспоминание об Арджуманд. Она была поругана… Лицо и тело покрывали чудовищные шрамы, кожа почернела. Двадцать дней назад одежда девушки загорелась от упавшей свечи, две служанки погибли, пытаясь сбить пламя.
— Джаханара, Джаханара… — шептал он. Дочь не отвечала. Ее грудь чуть заметно приподнималась и опускалась. Обгоревшие волосы совсем короткие, кожа на голове обуглена…
— Великое богатство ожидает тебя, если вылечишь ее, — сказал он хакиму.
— Нам остается лишь просить Аллаха, — ответил хаким, молясь про себя, чтобы удалось спасти несчастную, и представляя, какими милостями мог бы осыпать его падишах.
Дара тоже был здесь, глаза его опухли от изнурительного бдения у постели сестры, он молился, раскачиваясь.
Иса стоял, вспоминая, как крики Арджуманд разносились над холмами Декана. Для чего она перенесла эти страдания? Затем, чтобы дочь, ее подобие, лежала здесь бесформенной грудой, мучаясь от боли? Джаханара застонала, вторя давним крикам матери, и Исе вспомнилось улыбчивое, солнечное дитя, любимое почти так же сильно, как Дара. Сострадание душило его, перехватывало горло с каждой новой волной боли, пробегавшей по телу принцессы. Он ничем не мог помочь ей, тело не железное, не каменное, оно так легко ломается…
Из-за дверей донесся шум, Иса выглянул в коридор. Большими шагами — тень на стенах то вздымалась, то опадала — стремительно шел Аурангзеб. Одежда и лицо в пыли, по лицу ручьями стекал пот, видно было, что он валится с ног от изнеможения. Ему пришлось скакать сюда из Декана, более слабому такое путешествие могло стоить жизни, но Аурангзеб держался прямо, словно боль и усталость были ему незнакомы.
— Иса, она жива?
— Очень плоха, ваше высочество…
Вытянув из-за пояса кинжал, Аурангзеб протянул его Исе. Принц вошел, поклонился отцу и, не обращая внимания на Дару, опустился на колени перед ложем сестры. Черные глаза его блестели. В годы бурной юности Джаханара была ему самым близким другом. Сжимая в руке четки, он молился. Он не рыдал, не кричал, молитва его была молчаливой и страстной. Аурангзеб не замечал, как изумленно, словно узрев призрак, смотрит на него Шах-Джахан. Вскоре на смену изумлению пришло подозрение, глаза падишаха недоверчиво сузились. Дара выпрямился, что-то шепнул на ухо отцу. Внезапное появление Аурангзеба встревожило и его.
— Кто позвал тебя? — спросил Шах-Джахан.
Аурангзеб не ответил, он продолжал молиться.
Шах-Джахан ожидал, не прерывая, потом снова спросил:
— Кто позвал тебя?
— Никто. Она моя сестра, и я тревожусь за ее жизнь. Я не мог сидеть там и ждать.
— Ты ехал один?
— Сын падишаха не может путешествовать один.
— Сколько?
— Пять тысяч конников.
Шах-Джахан насмешливо приподнял бровь.
— Так много? Мой сын Аурангзеб боится нападения? Или он собирается напасть сам?
— Ни то, ни другое. — Аурангзеб смотрел на отца без вызова, без раболепия, а спокойно, как на равного. — Под моим началом пятьдесят тысяч. Меня сопровождает жалкая горстка. Кому это может повредить?
— Никому, — холодно ответил Шах-Джахан. — Ты немедленно вернешься на свой пост. Как ты вообще осмелился отставить его без моего позволения? Ты и твои люди уедете сейчас же. Сколько времени заняло путешествие?
— Десять дней и ночей.
— Так долго? — насмешливо спросил Шах-Джахан.
— Коран предписывает нам молиться пять раз в день, и я исполняю это требование.
— Ты вернешься за девять дней и будешь молиться шесть раз. И останешься там до тех пор, пока я, твой повелитель, не разрешу тебе разгуливать по всей стране. Иди.
Аурангзеб сжал губы. Невозможно было понять, что это — гримаса гнева или улыбка. Поклонившись отцу, он бросил долгий взгляд на Джаханару, лицо его смягчилось. Затем он развернулся и вышел из комнаты.
Иса пошел за ним, держа в руках кинжал принца.
— Я распорядился о ванне и трапезе…
— Ты слышал, что сказал отец? — произнес Аурангзеб. — Я не могу задерживаться.
Обернувшись на комнату, он поколебался, словно хотел спросить Ису о чем-то, но промолчал. Но Иса понял вопрос. Ему ли не знать это недоумение на лице: что я сделал? почему он не любит меня?
Аурангзеб стиснул руку Исы и скользнул вниз по коридору. Тень, сгущавшаяся за его спиной, поблекла.
1056/1646 ГОД
Мурти, полный благоговения, нес в храм Дургу, завернутую в мешковину. Фигура богини не была тяжелой, но Мурти часто останавливался передохнуть. Еще не хватало упасть и расколоть мрамор или отбить одну из рук, ведь на работу ушло столько лет его жизни! Но он относился к Дурге так бережно и по другой причине — ведь если причинить вред богине, она может отомстить, а за доброе отношение воздаст тебе добром.
