— Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, — сразу объявил Каран Сингх.
— Я задержусь лишь до тех пор, пока это будет безопасно для всех нас. Нам необходим отдых. Арджуманд очень устала и ослабла, я должен дать ей время восстановить силы.
— Госпожа будет набираться сил в моем дворце Джаг-Мандир
[97]. Отвагой она не уступает царице Падмини, моей прародительнице, которая предпочла совершить джаухар, но не сдаться в плен. Я буду почитать Арджуманд так же, как чту Падмини.
Легенда о царице Падмини была мне, конечно, знакома. Более трехсот лет назад пуштунский правитель Ала-уд-дин Кхилджи прослышал о необыкновенной красоте Падмини. Она была женой дяди тогдашнего раны, Бим Сингха. Ала-уд-дин Кхилджи напал на Читтор и заявил, что отведет свое войско только после того, как увидит Падмини. Для мусульманина невозможно открыто разглядывать индусскую принцессу, но, чтобы угодить Кхилджи и добиться снятия осады, рана позволил пуштуну посмотреть на отражение Падмини в зеркале. Образ красавицы околдовал Кхилджи, и он, нарушив обещание, продолжал осаждать Читтор. Когда победа, казалось, была уже у него в руках, Падмини увела всех женщин в подземную пещеру, и они совершили массовое самоубийство. Раджпутанские мужчины, надев шафранные одеяния, погибли в сражении.
Утомительный путь с его пылью и грязью остался позади, мы оказались в чудесном дворце, плывущем над водами озера подобно мраморному облаку. Глядя на него еще с лодки, я думала, что более спокойного и мирного убежища нам не найти. Тихо плещущая вода, ветерок, обдувающий пылавшую кожу, чистый воздух, вливающийся в ноздри, казались благодатью.
Архитектура Джаг-Мандира была мусульманской. Попав в его стены, любимый осматривался с живым интересом. Вместе с Каран Сингхом он обошел весь дворец, изучил каждый его уголок. Сисодия пояснил, что, затевая строительство
[98], он вспоминал о Лал-Киле, дворце из красного песчаника, и не менее величественном, но заброшенном дворце Акбара в Фатепур Сикри, который ему когда-то довелось видеть. В этих местах красного песчаника не было, поэтому он решил строить из мрамора.
Игра солнечного света на белоснежном камне и безупречное отражение дворца в тихой воде привели моего любимого в восторг. Ночью, при свете луны мы с ним подолгу стояли на балконе; дворец, отраженный в темных водах озера, казался вырезанным из серебра. Пораженный красотой Джаг-Мандира, мой муж мог не отрываясь смотреть на него часами.
Дни, недели текли в полном покое. Битва, поражение, последующее бегство и все тяготы дороги теперь казались далекими и нереальными. Мы жили сегодняшним днем, не представляя, что нас ждет в будущем. Утром мы просыпались от мягкого света, проникавшего в спальню, сон сменялся блаженным покоем хамама, потом я подолгу лежала, позволив ветерку ласкать мою кожу; певцы воспевали великих раджпутанских князей, их доблесть и… борьбу с Моголом Акбаром — так протекали наши дни. С наступлением ночи дворец затихал, мы с Шах-Джаханом ложились рядом и наслаждаясь любовью до полного насыщения. Какими бы ни были обстоятельства жизни, любовь наша оставалась неизменной. Нежная страсть моего мужа не тускнела и не ослабевала.
О будущем мы не говорили — и без слов было ясно, что будущего у нас нет. Мы предавались тоскливым воспоминаниям о временах, когда Шах-Джахан был наследным принцем. Радуясь красоте ночного неба, луне, звездам, ярким красками закатов и рассветов, мы понимали, что все это лишь сон, что где-то вдали вынашивала свои планы Мехрун-Нисса. Хотя Каран Сингх укрыл нас, глаза были повсюду, и о нашем пребывании в Джаг-Мандире уже было известно.
До нас доносились слухи: мой отец писал, что поведение Мехрун-Ниссы вызывает недовольный ропот, что придворные встревожены и осуждают ее за неустанные преследования принца, Шах-Джахана.
Мой любимый старался оградить меня от любых волнений. Когда ему казалось, что я гляжу в сторону, он хмурился и с тоской всматривался в горизонт.
Примерно на сотый день нашего пребывания в Джаг-Мандире прибыл Аллами Саадулла-хан, похудевший и почерневший. Он сумел увлечь Махабат-хана далеко на юг, до крепости Манду. Но старик понял, что его обманывают. Развернув армию, он отправился на поиски. Чтобы обнаружить нас, много времени не потребуется…
Каждый день я теперь проводила в страхе, ожидая известия, что пора бежать с острова. По вечерам я молилась о том, чтобы нам был дарован еще день. Я окрепла, но на душе было тоскливо: я уже знала, что снова ношу ребенка. Ах, если бы можно было отделять наслаждение от последствий, настолько ярче была бы радость любви… Я ничего не сказала супругу, и без того он был взвинчен, подобран, словно в ожидании удара.
Это случилось ночью, когда мы спали. Нас разбудил Иса, и даже через дремоту мы различили в его голосе тревогу. Он держал фонарь. В тусклом желтоватом свете я увидела детей, жавшихся друг к другу, сонно протиравших глаза. Прежде чем идти за нами, Иса приготовил их к путешествию.
Коварный Махабат-хан разделил отряд у Аджмера и теперь стремительно двигался к Удайпуру.
— Он всего в одном дне пути отсюда, — сообщил Каран Сингх, пока мы торопливо шли по коридорам; длинные тени, не поспевая за нами, цеплялись за стены, будто не желая покидать этот рай. — Его люди мчатся во весь опор без остановки. Я вышлю навстречу им свою армию.
— Нет. Ты достаточно сделал для нас, друг. День — это больше чем нужно. Мы снова проведем старика.
Уезжали мы в безлунную ночь. Темное небо затянули тучи, грозившие муссонным дождем, и Джаг-Мандир казался всего лишь плоской грудой камней, выступающей из воды. Не было ни отражения, ни красоты, и мы потеряли дворец из виду, не отъехав от берега и десятка гребков. Отступив в тень, он стал сном. Все было сном. Отчаяние воцарилось быстро и прочно.
Пересев на лошади (я с детьми была в ратхе), мы ехали под проливным дождем. Вода потоками обрушивалась из разверзшегося неба, погружая мир в непроглядную темень. Наш маленький отряд, горстка изгоев, торопливо продвигался вперед, обособленный от всего живого. Пыль превращалась в грязь, грязь — в лужи, лужи становились ручьями, ручьи сливались в реки, а реки — в бурные потоки. Вода неслась, подмывая сушу, разбивая и круша, пожирая все живое на своем пути, обращая равнину в бескрайнее озеро, затапливая деревни и поля. Все чаще встречались трупы — коровы и собаки, мужчины, женщины, дети, — воздух стал смрадным. Мы задыхались от зловония, исходившего не только от разлагающихся тел, но и от гниющих деревьев, раскисшей земли и мокрой одежды. Плесень росла на скамьях, рваных шаминьянах, на нашей прогнившей одежде.
В мире не было ничего, кроме дождя, жары и пота. Мне казалось, что даже волосы гниют у меня на голове, они липли к лицу, спине и шее, будто корни, безнадежно стремящиеся к земле.
ШАХ-ДЖАХАН
Ехать на север я не мог — там меня ждал отец. Не мог я ехать и на восток — оттуда за нами гнался Махабат-хан. Был закрыт и запад — Персия находилась с нами в состоянии войны. В пику Джахангиру шахиншах, может, и предложил бы нам временное пристанище, но неразумно было бы удаляться за пределы империи — слишком долго пришлось бы возвращаться в случае смерти отца.
