— Но когда я стоял у твоей постели, отец выгнал меня, словно бродячего пса, пробравшегося в дом в надежде, что ему перепадут хоть крошки со стола… крошки чужой любви. Отец отказал мне даже в этой малости. Разве я не был покорным сыном? Разве не выполнял каждую его прихоть? Я служил отцу преданнее, чем Дара, но он меня не видел, потому что Дара закрывал ему свет. Дара маячил между нами, как грозовая туча, заслоняющая солнце от глаз молящихся. Скажи-ка, любимая моя сестра, кто вступился за Хосрова?
— Наша матушка.
— Спасло ли его это? — Аурангзеб остановил на Джаханаре немигающий взгляд. Его черные глаза горели, как два угля. Серые глаза Джаханары были полны слез. Она не выдержала, опустила ресницы. — Наша мать тоже плакала, как ты сейчас. Спасло ли это Хосрова?
— Нет…
— Так почему сейчас я должен послушаться тебя? Тактья такхта. Эти слова сказал мой отец Хосрову — тяжкий выбор для слепого принца. У него и не было выбора. И сейчас я не даю выбора Даре: его удел — гроб. Когда увидишь отца, напомни ему, что я лишь подражал ему. — На лице Аурангзеба появились тонкая, насмешливая улыбка: — Что еще может сделать сын, чтобы угодить отцу, как не последовать его примеру?
Он снова глянул вниз, во двор. Солдаты, державшие Дару, немного расступились, ослабили хватку. Принц покачивался, но продолжал стоять, озираясь. Теперь он понимал, что происходит и кто его окружает: солдаты, придворные, слуги, палачи и рабы… Несмотря на то, какая масса людей собралась в крепости и за ее стенами, он отчетливо слышал жужжание мух. Мухи садились, Дара тряс головой, они взлетали и снова садились, пользуясь его беспомощностью. Наконец он поднял голову выше, чтобы посмотреть на брата на зубчатой стене. Справа от него стояла их сестра Джаханара, растерзанная, рыдающая, в отчаянии; слева был верный Иса, солнце отражалось в ручейках, струившихся по его щекам. Черный силуэт Аурангзеба выглядел как нарисованный.
Дара вздохнул, толпа забеспокоилась, шевельнулась в молчаливом сочувствии. Это был знак. Аурангзеб не обратил на него внимания. Ему хотелось наслаждаться победой, смаковать ее, но ничто не шевельнулось в его сердце, оно оставалось неподвижным, холодным. Ненавистный брат подвергнется позору — его провезут по Дели на старом больном слоне, но это зрелище не наполнит Аурангзеба радостью. Он не узнавал Дару — как будто перед ним был незнакомец, случайно вошедший в его жизнь. Аурангзеб сжимал и разжимал кулак в такт медленному биению сердца. Внезапно его озарило: брат, которого он держит в оковах, которого ненавидит, — всего лишь заложник любви Шах-Джахана, любви, которую не получил он сам, Аурангзеб. Все эти годы очиститься от потребности в любви ему помогала ненависть, хотя оставалась еще зависть — горькая, жгучая. Но зависть была ничтожно мала в сравнении с первым чувством. Он мог бы пощадить Дару, даже отпустить на свободу — это было в его власти. Теперь он Великий Могол — он, а не отец. Все можно было решить в один миг, если бы только отец приехал сам. Если бы не Джаханара, а он сам прискакал сюда, умолял его… если бы хоть раз обнял его с той же любовью, с какой обнимал Дару, — вот тогда брату была бы дарована жизнь. Жизнь была бы достаточной милостью, даже если Дара и оставался бы за каменными стенами, как другой их брат, Мурад.
Аурангзеб поднял руку.
Даре помогли взойти на доски подъемника, подвели к нему истощенного слона. Миг — и брат был поднят на открытую хауду, где его приковали цепями к сиденью. За спиной у Дары сел палач с поднятым мечом. Слон неуверенно покачивался, будто вот-вот упадет.
Придворные безмолвно расступились. На освободившемся пространстве показался Малик Дживан. Высокий, нарядный, он вышел с надменно поднятой головой, ожидая рукоплесканий, но зловещая тишина заставила его сникнуть. Малик двинулся было к ступеням дарваза, ища защиты у Аурангзеба, но Аламгир, Завоеватель Вселенной — Аурангзеб присвоил себе имя священного меча, — остановил его одним движением пальца. Малик подошел к богато украшенному слону и поднялся на него. Как только он устроился в хауде, ворота открылись.
Медленно оба зверя прошли в ворота и двинулись вниз по склону между высокими стенами. Проводив их взглядом, солдаты отвернулись. Аурангзеба бесило их сострадание. Разве Дара, их любимчик Дара, обошелся бы с ним по-другому, сумей победить? Он взглянул на сестру. Лицо Джаханары было каменным, как его собственное.
Слоны прошли под вторыми воротами. Толпы народа на другом берегу зашевелились, вздох сотен людей прозвучал мощно, как предвестник урагана. До Аурангзеба донесся плач, первый пронзительный вопль. Его подхватили все, теперь он повторялся, как эхо, по мере того, как Дару провозили по узким улочкам окруженного стеной города. В лавках захлопывались ставни, торговля на базаре прекратилась. Побросав все дела, люди рыдали в голос при виде своего принца.
— Почему не приехал наш отец? — Аурангзеб повернулся к Джаханаре.
— А ты пощадил бы Дару, увидев отца?
— Возможно. Если бы он попросил меня. — Он бросил взгляд на слонов, которые отсюда казались маленькими. — Почему он не любил меня так, как Дару? Что я такого сделал, что заглушило его расположение ко мне? Или таково было решение нашей матери? Да… Она меня ненавидела.
— Невозможно даже представить, чтобы она могла испытывать подобное чувство. — Джанахара говорила вяло, безразлично, усиливающиеся в толпе крики и плач заглушали ее голос. Детство принцессы было испорчено и запачкано, залито кровью, почему-то она вспомнила об этом сейчас, в эту минуту. — Мама облилась бы слезами, видя, как один ее сын убивает другого. Она так любила всех нас…
Толпа оплакивала Дару и проклинала предателя Малика Дживана. Звериные крики ярости разносились по городу, кричали уже в полный голос, угрожающе, злобно. Шум нарастал, донеслись звуки столкновений с солдатами, удары мечей о щиты. Аурангзеб беспокойно пошевелился.
— Твоего доносчика пытаются убить. Они бросают тебе вызов, — сказала Джаханара.
— Это не продлится долго. Скоро они узнают, кто здесь правит, — не их любимый размазня Дара, а я, я!
Он махнул рукой.
Вслед за процессией бросился солдат, чтобы вернуть слонов. Люди не пугали Аурангзеба, пугала их любовь к Даре. Не следует давать им плакать слишком долго.
— Идемте, нужно принять братца после его триумфального шествия по Дели.
Джаханара и Иса следовали за правителем, быстро идущим через лужайку к диван-и-аму. Аурангзеб поднялся в расположенную наверху нишу с троном, Джаханара удалилась за ширму, Иса остался на почтительном расстоянии, под крытой колоннадой из песчаника собрались придворные. Новый падишах раскинулся на подушках золотого авранга.
Вокруг язв на боках несчастного слона роем кружили мухи. Ничто их не отпугивало, ни неуклюжая, вперевалку, походка гиганта, ни крики толпы. Когда тень слона упала на Гопи, он почувствовал запах разложения, смерти, и от этой омерзительной, затхлой вони у него заболел нос. Задержав дыхание, Гопи поднял голову и встретился взглядом с принцем. Он вздрогнул, поняв, что Дара смотрит на него. В глазах принца не было ни страха, ни возмущения, он вглядывался внимательно, изучая. Это помогло Гопи собраться, юноша приободрился, ощутив, что в нем есть что-то достойное внимания принца. Слон пронес Дару вперед, и теперь принц всматривался в другое лицо. Чего он искал? Спасения? Но надеяться было не на кого, только на сострадание и слезы, а они ничего не значили против стального оружия стражи, против железа Аурангзеба. Глаза Гопи увлажнились, он заплакал. Как запутаны судьбы принцев, как запутаны судьбы народов, подчиняющихся им… Как и все, он оплакивал сейчас и Дару, и себя. Правление Дары не было бы тяжким бременем. Он правил бы великодушно, был бы заботлив к своим подданным, а главное — снисходительно позволял бы каждому поклоняться своим богам. Аурангзеб уже громко заявил о своих намерениях. Подобно Тамерлану, он провозгласил себя Карающей рукой Аллаха. Он обрушится на людей со всем пылом, круша молельни и храмы, как будто подобным насилием возможно обратить их в другую веру. Толпы плакали, скорбя о своей участи, предчувствуя, что события этого дня страшным эхом отзовутся далеко в будущем.
