— Не трахать? — пытается понять Мария. — Сосу?
За стеной мобильник Узи снова играет ему Сарит Хадад. Там происходит что-то хорошее. Мария расстегивает пуговицы у меня на штанах, и я говорю себе, что если ее остановить, она обидится. Я знаю, что это не так, но пытаюсь в это поверить. Может быть, Узи прав и мне сейчас нужно просто забить пробку. Пока Мария делает то, что делает, я сочиняю ей жизнь, веселую такую, приведшую ее к проституции в результате свободного выбора. Однажды я видел такой фильм про добрую и счастливую французскую проститутку. Может, Мария такая же, только русская. Когда я смотрю вниз, я почти не вижу ее саму — только волосы. Время от времени она поднимает голову и спрашивает:
— Так хорошо? — и я смущенно киваю. Еще чуть-чуть — и это закончится.
В те полчаса, что мы проводим на улице Матлон, 56, кукареку пробивает потолок. Когда мы выходим на улицу, залитую стыдящим солнечным светом, кукареку уже равен 1,75, что должно, по словам Узи, принести нам 150 % от вложенной суммы. А кукареку знай рассекает себе голубое небо, как воздушный змей, и мы летим, держась за его хвост крепко-крепко, чтобы не упасть.
Выбери цвет
Один черный человек переехал жить на улицу к белым. У него был черный дом с черной верандой, и каждое утро он сидел на этой веранде и пил свой черный кофе. Пока однажды черной ночью к нему не пришли его белые соседи и не избили его смертным боем. Что значит — смертным боем? На куски его порвали. Он валялся, сложившись втрое, как зонтик, в луже своей черной крови, а они продолжали бить. Пока один из них не закричал, что пора прекратить, потому что если черный человек вдруг умрет у них на руках, им еще, чего доброго, придется сесть в тюрьму.
Черный человек не умер вдруг у них на руках. Приехала скорая и забрала его далеко-далеко, в волшебную больницу на вершине погасшего вулкана. Больница была белая. Ворота у нее были белые, стены палат были белые, и простыни тоже. Черный человек начал выздоравливать. Выздоравливать и влюбляться. Влюбляться в белую медсестру в белых одеждах, которая ухаживала за ним самым что ни на есть преданным и самоотверженным образом. Она тоже его полюбила. И любовь их становилась сильнее, как и он сам, с каждым днем. Становилась сильнее и училась вставать с кровати и ползать. Как младенец. Как дитя. Как избитый черный человек.
Они поженились в желтой церкви. Их поженил желтый священник. Его желтые родители приплыли в эту страну на желтом корабле. Их тоже избивали белые соседи. Но желтый священник не стал делиться этим с черным человеком. Они были едва знакомы, да и момент для того, чтобы заводиться на эту тему, казался неподходящим — все-таки свадьба. Желтый священник собирался сказать молодым, что Бог любит их и желает им исключительно добра. Он не был полностью в этом уверен, хотя не раз пытался убедить себя, что так и есть. Что Бог всех любит и всем нам желает исключительно добра. Но в тот день, когда он женил разбитого черного человека, покрытого шрамами и прикованного к инвалидному креслу, хотя ему еще не было тридцати, вера давалась труднее, чем обычно.
— Бог любит вас, — наконец все-таки сказал он. — Бог любит вас и желает вам исключительно добра, — сказал он и устыдился.
Черный человек и белая женщина были счастливы вместе. До тех пор, пока не наступил день, когда она возвращалась из продуктовой лавки, а на лестнице ее ждал коричневый человек с коричневым ножом, желавший заполучить все, что у нее есть. Когда черный человек вернулся домой, она была мертва. Он не понял, почему коричневый человек ударил ее ножом, — мог ведь просто забрать у нее деньги и убежать. Прощание состоялось в желтой церкви желтого священника, и, увидев его, черный человек схватил его за желтую рясу и сказал:
— Но ты же говорил. Ты говорил, что Бог любит нас. Если Он любит нас, почему Он так с нами поступил?
У желтого священника был готовый ответ. Ответ, которому его научили еще в школе для священников. Что-то насчет неисповедимости Господних путей и насчет того, что теперь, когда жена черного человека мертва, она наверняка стала ближе к Богу. Но, вместо того чтобы воспользоваться этим ответом, желтый священник стал просто сыпать ругательствами. Он ругал Бога ужасными словами. Обидными и жестокими словами, подобных которым мир еще ни разу не слышал. Такими обидными и жестокими словами, что обиделся даже Бог.
Бог явился в церковь по инвалидному пандусу. Он тоже был в инвалидной коляске и тоже однажды лишился близкого. Он был серебристым, этот Бог, не дешево-серебристым, как «БМВ» какого-нибудь марокканца, а деликатно-матово-серебристым. Однажды, когда Он парил меж звезд со своей серебристой возлюбленной, на них напала компания золотистых Богов. Бог побил одного из них, когда все они еще были детьми, — золотистого, хилого Бога-коротышку, — а тот теперь вырос и вернулся с дружками. Золотистые Боги били Его золотистыми солнечными дубинками, пока не сломали все до последней косточки в Его божественном теле. На восстановление у Него ушло несколько лет. Его возлюбленная так и не оправилась. Осталась овощем. Слышит и видит, но не может сказать ни слова. Серебристый Бог решил создать для нее биологический вид по своему образу и подобию, чтобы возлюбленной было на что смотреть и чем себя развлечь. Этот биологический вид и впрямь походил на серебристого Бога: пришибленные жертвы, совсем как Он сам. Его возлюбленная часами следила, широко распахнув глаза, за представителями этого вида, следила — и не роняла ни слезинки.
— Ты что думаешь? — удрученно спросил серебристый Бог желтого священника. — Ты что думаешь, я создал вас такими по собственному выбору? Думаешь, я садист, или извращенец, или говнюк, думаешь, я получаю удовольствие от ваших страданий? Я вас такими создал, потому что больше я ничего не умею. Это лучшее, на что я способен.
Желтый священник упал на колени и попросил прощения. Если бы перед ним предстал более сильный Бог, он бы точно продолжил ругаться, даже если бы платой за это была вечность в аду. Но серебристый Бог-инвалид пробудил в нем раскаяние и сострадание, и он искренне мечтал о прощении. Черный человек не стал опускаться на колени. Парализованный ниже пояса, он уже не мог проделывать такие вещи. Он просто сидел в своем инвалидном кресле и представлял себе, как серебристая Богиня где-то там, в вышине, смотрит на него широко распахнутыми глазами. Это наполняло его смыслом и даже надеждой. Он не мог объяснить себе, почему так, но при мысли, что он страдает, как Бог, черный человек чувствовал себя благословенным.
Синяк
В приемном покое сказали, что кость сломана напрочь и что мышца почти разорвалась в двух местах. Есть люди, рассказал врач, которые могут выбраться из лобового столкновения на скорости восемьдесят километров в час без единой царапины. Он вспомнил, как в приемный покой однажды поступила женщина, толстая такая, которая упала с балкона третьего этажа на асфальт и отделалась синяком на заду. Вопрос везения. Один слегка неловкий шаг на лестнице, стопа вывернулась чуть-чуть не под тем углом — и вот ты уже в больнице с гипсом.
Парень, с виду араб, обматывал ее ногу влажными лоскутами. Он сказал, что всего лишь интерн и что она может подождать, пока придет врач, но это займет еще как минимум час, время горячее. Закончив накладывать гипс, он сказал, что сейчас лето, поэтому нога будет все время чесаться и потеть. Он не дал ей совета насчет того, как с этим справляться, просто сообщил факт. Через несколько минут нога действительно зачесалась.
