Иногда созванивались с Игорем, Маргошкиным мужем. Тот, кстати, через полтора года после ее страшного, внезапного ухода женился. Ну и слава богу. Маргошка была бы рада. Рина же одобрить этот брак не могла. Нет, все, конечно, понятно: жизнь есть жизнь. Но чтобы так скоро! Впрочем, Игорю было несладко, это тоже понятно. Мужики, они одни быть не могут. Это женщина может остаться одна и жить нормальной, полноценной жизнью. А они почему-то нет.
Митька, Маргошкин сын, был в порядке: окончил Бауманку, хорошо зарабатывал, удачно женился и родил двоих детей.
Встречались они на кладбище раз в год, на годовщину Маргошкиной смерти. Слава богу, Игорю хватало ума не брать с собой новую жену. Молча стояли у ухоженной могилы, Рина раскладывала цветы и смотрела Маргошке в глаза: «Видишь, родная, у нас все хорошо. И у Митьки, слава богу, и у Игоря. Да и у меня… Ничего, все слава богу».
Молча шли обратно. Наскоро прощались у выхода, почему-то смущались, и она, и Игорь. Прощались до следующего года. Игорь приобнимал ее и смущенно отводил взгляд. Со взрослым Митькой прощались за руку. В эти моменты Рина вспоминала, как подмывала его, обкаканного младенца, под краном.
Когда становилось совсем тухло, она ехала к Маргошке одна. Как-то приехала в декабре, днем. Что-то было совсем нестерпимо тошно и одиноко. Поговорила с подругой, положила ей остро пахнувшие еловые ветки: «С Новым годом, родная!» – и медленно побрела к выходу. Было уже почти темно, наступили торопливые декабрьские сумерки, и Рине стало не по себе. Снега совсем было мало, и был он жесткий, осевший, слежавшийся. Над головой громко прокаркала стая огромных ворон. Они пролетели так низко, что Рина втянула голову. Птиц она не любила и побаивалась и их жадных клювов, и острых когтей. Потом воцарилась невыносимая, давящая, гулкая тишина, стало совсем страшно. Из темноты выглядывали памятники, темнели мокрые, озябшие деревья. Рина поежилась и бросилась к выходу. Куда поперлась на ночь глядя, дура? Кто едет на кладбище в темноту да в одиночку? Почти бежала до выхода, выскочила за ворота и только там выдохнула.
Дома выпила две рюмки водки и, заливаясь пьяными слезами, рухнула на диван.
«Маргошка. Молодая, красивая, умная. Успешная и счастливая: чудесный муж, прекрасный сын. И вот так… Как ты там, подруга?»
Никого и никогда ближе Маргошки у Рины не было. Только ей Рина могла рассказать все. Абсолютно все, без утайки. Про свою веселую мать, быстро забывшую об оставшейся в одиночестве дочери. Про отца, уехавшего в глушь и появлявшегося в лучшем случае раз в полгода. Про свои романы и про своих мужчин, оказавшихся никчемными слабаками и трусами. Про свои страдания и страхи, тоску и переживания. Да про все. И ничего, ничего было не стыдно.
Как Маргошка умела слушать! Слушать и слышать. Как тонко, иронично, отзывалась обо всем, с долей здорового цинизма, который снимал пафос с Рининых страданий. И тут же отпускало, отступало и отлетало. Чудеса. И, горько всхлипнув последний раз, Рина начинала давиться смехом и махать на подругу рукой:
– Да хватит тебе, у меня тут горе, а ты…
– Горе, ага! Чтоб это было твое последнее горе, родная.
Увы, не последнее. И не самое страшное. Самое страшное было тогда, когда заболела Маргошка.
Как она держалась, господи! Бледная до синевы, исхудавшая и обессилевшая, уже почти неходячая, лысая от химии, она продолжала шутить и смеяться, поддерживать всех.
Только однажды она расплакалась.
– Ринка, о себе не думаю, честно. Со мной все понятно. И веришь, я это уже приняла. Но вот Митька и Игорь… Нет, я тоже все понимаю. Митька уже, слава богу, не маленький. А Игорь… Игорь, конечно, тоже. В смысле, переживет. Устроит свою жизнь, во вдовцах не задержится. Хороший ведь мужик, таких мало. Подберут без задержки. И все-таки… Жалко мне их, бедные мои, бедные парни! Пока придут в себя…
Рина держалась недолго – плакали вместе, держась за руки. Рука у Маргошки была невесомой, почти прозрачной, прохладной и хрупкой, как у ребенка. Казалось, сожмешь посильнее и, не дай бог, сломаешь.
А через три недели после этого разговора Маргошка ушла.
* * *
Утро было ясным, но немного прохладным.
Рина с неохотой выбралась из постели, натянула на себя теплые вещи и поставила чайник. Кажется, Валентины не было дома.
Выглянула в окно – та кормила кур. Рина сделала яичницу, нарезала хлеб, заварила свежий чай и накрыла на стол.
Валентина появилась через минут пятнадцать. Увидев «сервировку», всплеснула руками:
– Ох, молодец, Иришка! Разбалуешь ты меня! Ну что? Полегче тебе?
За завтраком Валентина сказала:
– Через четыре дня девятины. Конечно, соберется народ. И снова станем поминать Санечку. Выходит, надо ехать в город за продуктами и готовить стол. Мишку просить не хочется – на автобусе доберусь. А там, может, такси возьму, тогда совсем хорошо. – Потом внимательно посмотрела на Рину: – Ты сегодня домой?
– Да. Чувствую себя вполне прилично – благодаря вам. Хотела позвонить Мишке вашему, может, сподобится и подвезет? А заодно и вас в город подкинет. Вот и проблема решена, верно?
Валентина кивнула:
– Попробуй. Получится – и меня прихватишь, не откажусь.
Она тяжело поднялась со стула и, не глядя на Рину, поспешно стала убирать со стола.
Рина вышла на крыльцо. Окончательно поднявшееся солнце припекало по-летнему. Пахло сеном и влажными листьями. Рина подошла к яблоне и сорвала забытое яблоко. Оно было холодным, будто из холодильника, и, как ни странно, очень твердым.
Рина поднесла его к лицу, и от восхитительного, ядреного, свежего аромата у нее закружилась голова. Она надкусила яблоко, и оно брызнуло спелым, кисловатым соком.
Рина подошла к калитке.
По дороге, погоняя черную, в белых кляксах, корову, прошла баба в кирзовых черных сапогах и огромном, с чужого плеча, ватнике.
Увидев Рину, баба приветливо махнула рукой.
Рина помахала в ответ.
Валентина вышла на крыльцо.
– Собралась?
Рина кивнула.
– А я пойду до Нинки. Может, поедет со мной? Поможет. Вдруг машину обратно не найду?
– Пойду звонить вашему Михаилу. – Рина вошла в дом, побросала в сумку вещи, взяла телефон и села на кровать.
Мишка откликнулся сразу:
– За вами и на вокзал? Ага, согласен. Да не беспокойтесь вы, какие деньги? Я что, нуждаюсь? – обиделся он. – Через полчаса буду, выходите во двор.
Рина подошла к окну: улица, покосившиеся домики. Кое-где дым из труб – топят. И правильно, несмотря на чудесную погоду, в избах прохладно – осень. За домами желтое поле и темно-зеленый лес, вдалеке, переливаясь на солнце, блестит серебристой змейкой речка.
Тихо и спокойно. Звенящую тишину нарушают вскрики пролетающих птиц, гогот утиного клина и стук топора – где-то рубят дрова.
