Она подошла к Валентине, дотронулась до ее руки, та кивнула.
Шли молча, думая о своих потерях и печалях, о своей жизни.
Обратно ехали бодрее, уже не стесняясь, разговаривали. Только Валентина опять молчала. Рина села рядом с ней и взяла ее за руку. Та тихо, с благодарностью, руку ее пожала. Пальцы у Валентины были холодные.
В дом ввалились шумно, скинули верхнюю одежду и обувь, шумно расселись за стол и, приговаривая и нахваливая хозяйку, с удовольствием стали накладывать еду.
Валентина встала и подняла руку.
– Обождите!
Все остановились и притихли.
– За светлую память нашего Санечки! – сказала Валентина. – Душа его еще бродит, до сороковин будет бродить. А после успокоится. Я точно знаю, попадет мой Санечка в рай! По-другому и быть не может!
Соглашаясь, все закивали.
Валентина строго оглядела гостей.
– Подождите еще минуту. Жизнь мы с ним, с Санечкой моим, прожили честную и хорошую. В ладу и любви. Низкий поклон тебе. – Она посмотрела на его фотографию, под которой стояла рюмка водки, накрытая куском черного хлеба. – И проводили тебя, Санечка, хорошо. Правильно проводили. Все пришли. И Иришка наша приехала! Спи спокойно, мой хороший. И знай, не было женщины счастливее меня. Спасибо тебе.
За столом стояла тишина. Валентина выпила первой, гости потянулись за ней.
Осторожно поставив рюмку на стол, она наконец улыбнулась:
– Кушайте, гости дорогие. Не стесняйтесь. Вот кутья, блины поминальные. И спасибо, что пришли.
Никто и не думал стесняться. За столом пошли разговоры, воспоминания. Говорили про Рининого отца: сначала, дескать, не приняли его – чужой. Пусть не городской, свой, деревенский, а чужой. Незнакомый, а значит, непонятный. Да еще и семью в Москве оставил, а это всегда осуждалось. Ну и Валентине тогда досталось. Осуждали: мужика из семьи увела, ну и завидовали: образованный, тихий. Непьющий. Не то что руку не поднимал – не орал никогда. И вправду, мирно жили, по-людски. Ну а потом его приняли: свой. Ну и Валька молодец – своего счастья не упустила. А была бы у Сани городская жена хорошей, не сбежал бы. На этой фразе, оброненной Леной Бахоткиной, все с испугом посмотрели на Рину.
– Да все нормально, – отозвалась она. – Вы правы, если бы у родителей все было хорошо, папа бы ни за что не ушел. А меня он не бросал, не сомневайтесь. Раз в полгода приезжал и часто звонил.
Все с облегчением выдохнули: слава богу, что не обиделась!
Захмелевшие мужики выходили курить на крыльцо, женщины торопливо убирали со стола и помогали накрывать чай. Все уже посматривали на настенные ходики – дома ждали дела.
После чая и сладких пирогов гости поспешили домой, у порога шумно благодарив и ободряя хозяйку. Осталась только Нинка, домывала на кухне посуду.
Валентина села на диван.
– Устала. Ну все, кажется. Справили. Теперь только сороковины.
Вернулась раскрасневшаяся Нина и предложила «по сто граммов, за упокой и светлую память».
Сели, выпили, Рина быстро захмелела. Ну и пошли разговоры «за жисть».
Нина жаловалась на мужа, Валентина успокаивала ее. Потом над чем-то смеялись, плакали, что-то вспоминали из детства и далекой общей молодости, вспоминали Валентининого деда и Марусю, тетку Клавдию, Нинину мать, Саню, Рининого отца. Перебирали события из жизни. Все у них было общее – детство, юность, молодость, зрелось. Смерть стариков, рождение Нининых детей – лучшая подруга была их крестной.
И тут опьяневшая Нина – а ведь не заметили, как уговорили бутылку водки, – принялась за Рину.
– Чё не рожаешь? Край уже, сколько тебе? Со-орок три? – пропела она. – Ну ничего себе, а? А выглядишь моложе! Поторопись, девка! Останешься ни с чем!
Валентина кивала:
– И правда, Ириш! Рожай. Это я тебе говорю, баба бездетная. У Нинки, – подбородком она кивнула на подругу, – хоть и сволочи дети, а ближе нет. Одна не останется. Будет кому в старости присмотреть.
– От кого рожать? – рассмеялась Рина. – Не от кого! Верите, девушки, вот ни одного кандидата! Ну не искусственное же оплодотворение делать!
– Не, не искусственное, – тут же согласились «девушки», – зачем? От живого мужика надо, от теплого, тогда и ребенок получится хороший, здоровенький!
– Так нету, – веселилась Рина, – живые есть, а вот с теплыми плохо!
– Не тяни, – сурово припечатала Валентина. – Мы с тобой не шутки шутим, все на серьезе.
– А растить его кто будет? – посерьезнела Рина. – Я же одна. Ни мужа, ни родителей. Как поднять? Нет, на няньку, конечно, я заработаю, но это не выход – рожать, чтобы растил чужой человек.
– Не выход, – согласились подруги, – совсем не выход. И как доверишь? Нет, не годится!
И тут Валентина всплеснула руками:
– Ой, девки! О чем вы? А я-то на что? Здоровая и свободная! Чем мне заняться? Родишь и привезешь, слышишь, Ир? А тут-то, на воздухе и на парном молоке, такого хлопца тебе выращу – закачаешься!
– Валентина, – улыбнулась Рина, – спасибо, конечно. Но… Родить и сдать вам? Как-то нелепо вроде бы. И, кстати, почему хлопца? А если будет девица? – Рина попробовала отшутиться, грех было обидеть человека в таком светлом порыве.
А та все приняла всерьез:
– Девка? Да нет, пусть будет парень! Александром назовем, в честь деда! – Валентина расплакалась. Над столом повисла неловкая тишина.
Все были смущены, и похмелье как рукой сняло – будто и не было.
Валентина улыбнулась сквозь слезы:
– Ну пусть хоть девка! Хоть кто. Своя ведь, родная!
Рина проглотила комок, застрявший в горле.
Ситуацию разрядила Нинка:
– Ой, девки! Додумалась. Ты, Ир, от Пашки роди! А что? Он бугай здоровый, молодой! И красивый к тому же, не алкаш, между прочим. И на тебя заглядывается – я что, дура? Не вижу? Нет, правда! Ребеночек-то получится, а?!
Обалдевшая Рина хлопала глазами.
Валентина резко прихлопнула ладонью по столу:
– Вот именно, додумалась! Ох, Нинка! Всегда была дурой, такой и осталась! Не было мозгов, да так и не выросли! О чем ты, господи? Иришка – и этот… дурак! К тому же…
Нинка принялась оправдываться:
– А что я? Я разве ей замуж за Пашку предлагаю? Что я, совсем? Я ж про другое! Родить от него, все!
Валентина строго посмотрела на нее:
– Ага, умница. Вот я и говорю: нет ума – не купить!
Обиженная, Нинка замолчала и тут же, встрепенувшись, затянула песню:
Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет.
Валентина и Рина переглянулись, рассмеялись и стали подпевать:
