Константин Романович продолжал говорить, не глядя на девочку:
– Ты наверняка захочешь жить с ней… У нее просторная квартира недалеко от Университета. Но я просил бы тебя… Знаю, тебе здесь невесело… Но, может быть, ты останешься хотя бы на полгода?
Голос у него сорвался.
– На полгода? – непонимающе переспросила Аня.
– На три месяца, – умоляюще шепнул Константин Романович и поднял на нее глаза.
– Вы что… – пораженно начала Аня.
И вдруг поняла.
Он был привязан к ней, этот немолодой человек, не умевший ни сказать, ни выразить свою любовь; он страдал при мысли, что и она покинет его. Его безмерную деликатность она принимала за неприязнь, страх быть навязчивым – за отчужденность. За все это время Аня ничего о нем не узнала, словно его воображаемое безразличие к ней лишило Константина Романовича человеческих качеств; он был для нее лишь придатком к своей доброй жене, который Ольга Степановна по какому-то недоразумению любила не меньше, чем девочку. «Это я едва выносила его, – в ужасе подумала Аня. – Это он боялся меня раздражать».
Ее охватил стыд такой силы, что заглушил даже боль утраты.
Девочка сглотнула вставший в горле ком и грубовато сказала, подражая манере старшего конюха:
– Пускай идет в жопу. Зачем мне к ней ехать? У меня свой дом имеется!
Константин Романович поднялся и неловко обнял ее.
Глава 13
1
– Рукой пошевелить можешь? – спросила бледная Маша, похожая на утопленницу.
– Я все могу, – сказал Бабкин. – Кроме простейшей вещи: взять за шкирку какого-то жилистого хмыря и притащить его в отдел. – Он с отвращением посмотрел на окровавленный бинт, валявшийся у ног. – Плотнее бинтуй, Макар.
– Уверен, что не надо в травмпункт?
– Пальцы шевелятся, запястье крутится, значит, все в порядке. Не хочу объясняться по поводу ножевого.
– Соврал бы, что резал мясо и рука дрогнула. Маша, дай ножницы, пожалуйста. Девчонка точно цела?
– Судя по скорости, с которой она драпала огородами, цела и невредима, – усмехнулся Бабкин. – Хотя в какой-то момент я был уверен, что он на моих глазах сломает ей шею. Там шейка-то, господи… Как стебелек у одуванчика. Но он стиснул ее одной рукой… Терминатор какой-то, – вырвалось у него.
– Как этот терминатор ухитрился уйти от тебя? – спросил Илюшин. Он завязал свежий бинт, подобрал старый и выкинул в мусорное ведро.
– Представь, что дерешься с гадюкой. – Бабкин дернул плечом и поморщился. – А теперь представь, что пытаешься удержать взбесившуюся гадюку. Это псих, Макар. Он и дерется как псих. У него не тело, а одна сплошная мышца. Он умчался – я глазом не успел моргнуть. Конечно, и сам сглупил: раздумывал, кто для нас ценнее, он или девчонка. Теперь думаю, что допустил ошибку, нужно было догонять его, с Козловой само все решилось бы.
– Ты уже пытался его схватить, – сказала Маша. Она понемногу приходила в себя. Ей удалось мысленным усилием стереть картину: извивающийся человек без лица втыкает нож не в руку ее мужа, а в сонную артерию.
– Глаза у него стеклянные, – вдруг сказал Сергей, поежившись. Маша раньше не видела, чтобы ее муж ежился при воспоминании о каком-то психе. – Или не стеклянные. Или двухслойный полипропилен.
Илюшин внимательно посмотрел на друга, но ничего не сказал.
– Акриловые такие глазки, – продолжал Бабкин, – зрачки и радужка как будто нарисованы на них. Омерзительное ощущение, скажу я вам: человек живой, даже чрезмерно живой, а глаза – мертвые. Я даже не уверен, что он моргал, хотя мне, конечно, было не до того, чтобы…
Он осекся. Продолжай, мысленно попросил Илюшин, выговаривайся, этот человек испугал тебя, и не только потому, что ранил. Но Бабкин ссутулился, замолчал и только шевелил пальцами левой руки, сосредоточенно наблюдая за тем, как выдвигаются одна за другой пястные кости.
«Ладно, придется мне», – мысленно сказал Илюшин. Он принес из прихожей рюкзак, вытащил планшет, а рюкзак пристроил в ногах.
– Серега, можешь детально описать его?
Бабкин почувствовал себя неловко. Работать надо, а не предаваться созерцанию собственной клешни.
– Так, подожди… – он собрался. – Среднего роста, тощий, гибкий. Он был в шапке-балаклаве. Глаза темные, но серые или карие, я не разобрал. Что успел заметить: уголки опущены. Переносица широкая. Кожа не загорелая и не смуглая, светлая, поры не выражены. Ресницы густые и длинные.
Он ушел в соседнюю комнату, вернулся с бутылкой виски в руках. Нацедил себе в чашку из-под чая и закрыл бутылку.
Макар услужливо придвинул ему сахарницу. Сергей фыркнул.
– Что еще помню… Пальцы невероятно сильные. Хватка такая, что черта с два ее разожмешь. Ты бы видел, как он держал Козлову! Я бы сказал, это у него профессиональное, но не могу сообразить, в какой профессии так мощно развиваются кисти.
– Массажист, – не задумываясь, сказала Маша.
– Для массажиста он тощеват. Но, как вариант… Макар, ты записал?
Илюшин кивнул.
– Что еще помнишь?
– На ногах кроссовки, грязные, бывшие белые. Джинсы. Темно-синяя куртка до середины бедер, внизу утяжка. Большая, как балахон. Или с чужого плеча, или он сильно похудел. Голова и лицо закрыты подшлемником, таких в любом спортивном магазине двадцать штук любого цвета. У него синий, приметный, но если он закатает его и нахлобучит на макушку, будет похоже на обычную шапчонку. Студенты часто ходят в таких.
– А руки? – спросила Маша.
– Руки ледяные. Примета так себе, согласись.
– Форма пальцев? Шрамы?
– Ну, выглядят как мужские, и пальцы длинные, синеватые, с крупными суставами. Ногти короткие. Ни шрамов, ни татуировок. Очень холодные, – повторил он и подумал, что не мешало бы бросить в виски пару кубиков льда, к тому же чашка не успела остыть после чая, заваренного Машей, а теплый виски – жуткая дрянь…
Но в следующую минуту как-то само собой получилось, что он уже пьет теплую дрянь, наплевав на лед.
Акела промахнулся два раза. Он упустил и девушку, и того, кто охотился за Сафоновым. Слава богу, хватило ума вернуться и вытряхнуть все из ее парня, иначе впору бы предложить Илюшину искать другого напарника.
– Серега, хватит рефлексировать, – сказал Макар, проницательно глядя на него. – Ты судишь себя, исходя из того, что сплоховал в банальной драке. Но это не так. Мы столкнулись с чем-то нетипичным.
– Девчонка тоже нетипичная? – осведомился Бабкин.
– Ты имел дело с лошадьми? – вмешалась Маша.
– В колхозе меня как-то лягнул мерин.
Жена села напротив, спокойно глядя на него. Бабкин как никогда был благодарен ей за отсутствие сочувствия.
