Идиотский этот обмен репликами, к удивлению самого Дмитрия, несколько успокоил его.
– Ваш друг был очень пьян, – сказал он. – От него за три метра разило. И еще он трясся от страха.
– Кто-то находился с ним рядом в этот момент? – спросил Илюшин.
– Нет. Это точно, потому что, когда он выписывался, в холле вообще никого не было. Клиенты повалили позже.
– Во сколько он уехал?
– Подождите минуту… В пять пятнадцать. Номер у него оплачен на неделю вперед, я его рассчитывал.
– Он как-то объяснил свой отъезд? – вступил Бабкин. – Что он вообще сказал? Припомни, пожалуйста, как следует, это очень важно.
Он сдвинул ладонь до края стойки, и купюра спланировала на стол перед администратором.
– Нет, он ничего не сказал, только повторял, что у него внезапно возникли новые дела. Я, в общем, не особенно интересовался. У нас народу полно, уехал – ну и уехал…
– Возникли новые дела? – повторил Илюшин, нахмурившись.
– Мне кажется, никаких новых дел у него не планировалось. Он повторял это как заведенный, и все выглядело как-то… ну, не очень убедительно. Он был больше похож на чувака, которого жена запалила с любовницей. – Дмитрий подумал и добавил: – А у жены в сумке бутылка серной кислоты.
На стойку легла вторая купюра.
– А теперь давай вместе подумаем, куда он мог уехать, – попросил Бабкин.
Парень вдруг улыбнулся и развел руками:
– Слушайте, мне эти деньги ни разу не помешают, как вы понимаете… Но я вам врать не хочу, себе дороже выйдет. Без понятия, куда он делся. У него была с собой сумка через плечо и чемодан, он исчез, и я тут же забыл про него.
– Он не просил тебя вызвать такси?
– Выскочил отсюда как ошпаренный. Может, к метро потащился или машину поймал. Такие обычно жмотятся брать официальное такси, оно дороже.
Они попытались вытянуть из мальчишки что-нибудь еще, но еж-альбинос выложил все, что знал.
Илюшин помрачнел. Фигуранты дела один за другим уходили из-под носа, но с Клименко это было особенно обидно: он сам разговаривал с ним и был уверен, что тот никуда не денется, так и будет пьянствовать до самого отлета, закидываясь по утрам таблетками, чтобы не вызывать пересудов на работе. И ведь можно, можно было предсказать, что Василий провернет этот фокус! Достаточно вспомнить, как он сбежал восемь лет назад, бросив все, что имел.
В дверях они посторонились, пропуская мужчин с чемоданами.
– Поймать любую машину, – сказал Илюшин, глядя вслед отъезжающему такси, – поселиться в любом отеле. Все, Клименко слинял. Я удивлюсь, если он ещё в Москве. Можно отыскать его фирму…
– Ты пока постой тут, поразмышляй о жизни, – перебил его Бабкин. – А я на минутку отойду.
Он спустился к дороге и поднял руку. Почти сразу возле него притормозил автомобиль. Сергей о чем-то поговорил с водителем, сел на переднее сиденье и уехал.
– А вот это красиво, – одобрил Илюшин. – Сафонов сбежал, Козлова сбежала, Клименко сбежал – почему бы Сереге не быть следующим. Я проклят, – заключил он и направился в ближайшую кофейню.
Там его и нашел Бабкин полчаса спустя.
– Кто бы сомневался, что ты жрёшь. – Он забрал с тарелки Илюшина кусок пирога и целиком отправил его в рот.
– Я заедал психологическую травму.
– Пока ты филонил, я сделал всю работу. Ты сказал, Клименко мог поймать любую машину… Не мог. Здесь мафия таксистов, как возле любого отеля. Видел, как быстро меня подхватили? Водитель не просто ехал мимо, он стоял на парковке неподалеку, ждал своей очереди на пассажира. Плотный и не иссякающий поток клиентов, большинство разъезжается по аэропортам и вокзалам, это выгодные заказы.
Макар отставил в сторону чашку.
– Ты что, нашел таксиста, который вез Клименко?
– Ну, почти. Телефона его никто не знает, но один парень вспомнил, что он собирался выйти сегодня вечером на работу. Вечер у них начинается в девять, так что…
– …так что принесите мне, пожалуйста, еще один яблочный пирог, – обратился Макар к пробегавшей мимо официантке. – И этому троглодиту четыре.
Никита Сафонов
1
В этом районе почти ничего не изменилось за годы, что я здесь не был. Разве что снесли старый кинотеатр в сквере, да кое-где перевесили вывески магазинов на первых этажах жилых домов.
Я дошел до детского сада и остановился.
Возле калитки толпились родители с детьми. Кто-то из пап без конца жал кнопку звонка, но ничего не происходило. Наконец из здания вышла пожилая воспитательница, ее сопровождал хромой мужик, похожий на лешего. Хоть и не сразу, но я все-таки вспомнил его: какой-то бедолага, пригретый Еленой Юрьевной из жалости. Однажды Артем уронил в разговоре с матерью издевательскую фразу о сирых и убогих, имея в виду этого пьянчужку, и был неожиданно резко ею отчитан. Кажется, это был первый и последний случай, когда я видел, как она ставит сына на место.
Хромой приближался, ни на шаг не отставая от женщины. Мне показалось, он ее контролирует, и когда эти двое начали пропускать родителей с детьми, впечатление усилилось. Воспитательница явно не знала всех в лицо. А инвалид знал. Он внимательно вглядывался во взрослых, пару раз попросил документы. До меня доносились возмущенные голоса: «Что за досмотр? Где Елена Юрьевна?» Мужик качал головой и не отвечал. Воспитательница стояла красная как рак.
Постепенно все зашли, остался только я.
Когда я оказался у калитки, хромоногий ощупал меня взглядом. Получалось, он здесь главный.
– Здравствуйте! Мне нужно встретиться с Еленой Юрьевной.
– Софья Андреевна, вы ступайте, – не отводя от меня взгляда, сказал мужик. – Я тут разберусь.
– А как же…
– Вас детишки ждут, – оборвал он.
Женщина прижала пальцы к щекам, покачала головой и ушла.
Нет, здесь определенно творится что-то странное!
– Я хотел бы встретиться с Еленой Юрьевной, – повторил я, чувствуя себя неловко. – Она все еще заведующая?
– Зачем нужна?
– По личному делу.
– По личному делу обращайтесь к ней в нерабочее время, – отчеканил он.
Я рассердился.
– Да что такое? Я давний друг ее сына, сто раз бывал у них в гостях, Елена Юрьевна отлично меня помнит. Просто скажите ей, что пришел Никита Сафонов, и больше я от вас ничего не прошу. Подождите… да вы сами разве меня не помните? Мы с Артемом бывали здесь, правда, давно…
Его взгляд по-прежнему ничего не выражал. На мгновение меня поразила ирреальность происходящего: я словно просился в рай, где бегали и смеялись дети, а меня не пускал хромой привратник, но за какие грехи – бог весть!
