Грейс, не ведающая скуки, в самый же первый день пребывания у Таши’ни заявила: «Да здесь же куча всего интересного! » Сегодня она совершила набег на очередной шкаф и привела в порядок его содержимое с пугающей аккуратностью. Лев, идущий на поправку после аварии, расстелил на полу большого зала коврик и занимается лечебной гимнастикой, которую ему прописала Элина. Коннор расположился на пышной софе. Он где-то нашёл карманный нож – наверно, когда-то принадлежащий давно пропавшему Уилу – и занялся резьбой по дереву, но не имея понятия, что бы такое вырезать, просто стачивает и стачивает большие палки, пока они не превращаются в маленькие.
– Тебе бы заняться самообразованием, пока есть время, – сказал ему Лев в самый первый день, когда они трое остались в доме Таши’ни одни. – Ты сбежал из какого класса – десятого? Значит, так и не окончил старшую школу. Ну и как ты собираешься получить работу, когда всё это закончится?
Мысль о том, что «всё это когда-нибудь закончится» вызывает у Коннора смех. Интересно, как бы сложилась его жизнь в какой-нибудь альтернативной вселенной, где оставаться целым – нормальное явление, а не привилегия. Наверняка его способности к технике помогли бы ему устроиться ремонтником в какую-нибудь фирму. Так что, когда «всё это закончится» и если какое-то чудо позволит ему вернуться к нормальной жизни, – какой она будет, его жизнь? Коннор из альтернативной вселенной мог бы вполне удовольствоваться ремонтом холодильников, но Коннора из настоящей вселенной такая перспектива несколько пугает.
Ну вот, опять – делать нечего, сиди себе, раздумывай… Возвращаются старые рефлексы – Коннор злится. И хотя злость больше не толкает его на всякие глупости, он встревожен, зная, во что может вылиться возвращение его старого «я» .
– Ух, как я это ненавижу! – говорит Коннор, отшвыривая бесполезную палку, которую только что обтачивал.
Лев раскручивается из заковыристой растяжки и, замерев по своему опоссумскому обычаю, безмолвно ждёт, что будет дальше.
– Ненавижу это! – повторяет Коннор. – Ненавижу торчать в чьём-то доме, ненавижу, когда обо мне заботятся. Я как будто становлюсь собой прежним! А я уже давно не прежний!
Лев продолжает молча смотреть другу в глаза, и в конце концов Коннору хочется отвести взгляд… но как бы не так! Он не позволит «переглядеть» себя!
– Ты никогда не умел быть обыкновенным, нормальным парнем, правда? – говорит Лев.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты был полный отстой. Больной на всю голову. Это ж надо додуматься: использовать бедного, ни о чём не подозревающего предназначенного в жертву в качестве живого щита!
– Угу, – негодующе мычит Коннор, – только не забудь, что я спас этому уготованному в жертву жизнь!
– Ну да, в придачу. Ты же вовсе не с этой благородной целью вцепился в меня в тот день, а?
Коннор молчит: оба знают, что Лев прав, и это выводит Коннора из себя.
– Я хочу сказать, что ты боишься опять стать тем придурком, каким был два года назад. Но я точно знаю – этого не произойдёт.
– И откуда такая уверенность, о ваше клапперо-жертвенное мудрейшество?
Лев бросает на него колючий взгляд, но решает не заострять внимания.
– Ты что-то вроде Хамфри Данфи
28. Да и я тоже. Мы оба прошли через такое, что сначала разорвало нас на части, а потом собрало обратно. Ты теперешний – совсем не то, чем ты был раньше.
Коннор обдумывает его слова и кивает. Пожалуй, Лев прав. Приятно сознавать, что друг считает его полностью изменившимся, вот только сам Коннор в этом совсем не уверен.
• • •
За ужином в тот вечер происходят два значительных события. Которое из них хуже, зависит от точки зрения.
Как только темнеет, Элина входит в столовую в сопровождении Пивани, несущего горшок с кроличьим жарким, томившимся в духовке целый день. К счастью, Коннор не присутствовал при свежевании и разделке животного; кроличья морда из горшка не торчит – значит, всё в порядке. Усевшись за стол, Кили принимается жаловаться, что ребята, у которых дух-хранитель из хищников, дразнят детей с более мирными покровителями.
– Это нечестно! К тому же я знаю, что половина этих «хищников» сами придумали себе хранителей!
Болтовня Кили напоминает Коннору о его брате, Лукасе – тот тоже из любого пустяка в школе раздувал целую драму. У Коннора вдруг мурашки бегут по коже. Не потому, что он вспомнил брата, а потому, что вдруг осознал, как давно он о нём не вспоминал. Лукасу сейчас примерно столько же, сколько было Коннору, когда он сбежал из дома.
– Передайте, пожалуйста, сюда жаркое, – просит Коннор. Лучше сосредоточиться на еде, пока его окончательно не занесло на минное поле раздумий.
Пивани утешает Кили:
– Это у них пройдёт. А если нет – когда-нибудь они за это поплатятся. Птицы летают и на север, и на юг.
Должно быть, думает Коннор, это арапачский эквивалент пословицы «как аукнется, так и откликнется» .
– Алло, можно нам сюда жаркого? – повторяет он. В то время как Лев терпеливо ждёт своей очереди, голод Коннора требует внимания к себе.
Грейс, всегда сидящая по правую руку от Элины, наваливает себе полную миску. Горшок переходит к Элине, но та не замечает, поскольку тоже принимает участие в маленькой драме Кили:
– Ты не представляешь себе, сколько детей поступает к нам в травматическое, потому что уверены, будто их духи-хранители уберегут их от переломов!
И тут Коннор громко и отчётливо взывает:
– Мам! Да передай же нам сюда жаркое!
И только заметив расширившиеся глаза Льва, Коннор осознаёт, что он только что сказал. Нормальная домашняя обстановка, воспоминания о собственной семье – вот у него и вырвалось.
Все таращатся на Коннора, как будто он только что испортил воздух за столом.
– То есть… передайте жаркое. Пожалуйста.
Элина передаёт ему горшок, и Коннор уже думает, что никто не заметил его промашки, как тут раздаётся голос Кили:
– Так он уже называет тебя мамой? Даже мне нельзя называть тебя мамой!
После чего воцаряется молчание, все в замешательстве. Поэтому Элина решает вколотить гвоздь до конца, а не оставлять его торчать как попало.
