– Как ты могла, Уна?!
– Уна! – Собранный с триумфом улыбается. – Её зовут Уна!
– Молчать, Сборная Солянка, – обрывает Коннор. – Я не с тобой разговариваю.
– У меня помутилось в голове, – тихо признаёт Уна, уставившись в грязный пол вигвама. – И до сих пор не прояснилось.
Вместо того, чтобы говорить о Собранном, она снова рассказывает об Уиле. О том, как он настраивал и проверял её гитары перед продажей:
– Он вкладывал в свою музыку всю душу. Мне всегда казалось, что крохотная частичка Уила оставалась в каждом инструменте, на котором он играл. После его исчезновения все гитары какие-то не такие. Теперь, когда на них играют – это всего лишь ноты.
– И ты решила сделать себе маленького гитарного раба из нашего общего друга.
Уна поднимает было глаза, желая испепелить Коннора… но, похоже, у неё больше нет на это сил. И она снова опускает взгляд.
Коннор поворачивается к Собранному – тот не сводит с Коннора глаз, можно сказать, сверлит его взглядом. Коннор крепче сжимает винтовку.
– Ну а ты зачем сюда припёрся? – спрашивает он. – И как вообще догадался, куда идти?
– У меня достаточно памяти Уила Таши’ни, чтобы понять, где твой друг-клаппер будет искать пристанища. И, я думаю, ты знаешь, почему я пришёл сюда. Я пришёл за Рисой.
При звуке её имени, вылетевшем изо рта этого существа, у Коннора вскипает кровь. Его подмывает крикнуть: «Она тебя ненавидит! Она не желает иметь с тобой никакого дела! Никогда!» Но Коннор видит запачканные мочой брюки Сплёта, ощущает исходящую от него вонь и вспоминает, каким беспомощным он выглядел, привязанный к столбу. Это так похоже на его собственный плен в подвале Арджента. Сочувствие – последнее, что Коннору хотелось бы ощущать по отношению к этому типу, и всё же – вот оно, здесь, не даёт разгореться его ненависти. Собранный весь исходит безнадёжностью – она словно сочится сквозь его швы; и как бы ни желал Коннор добавить этому существу мучений, он не может этого сделать.
– И что – ты собирался шантажировать её, как прежде, чтобы она ушла с тобой?
– Я её не шантажировал! Это «Граждане за прогресс»!
– И ты хочешь привести её обратно к ним.
– Да нет же! Я здесь, чтобы помочь ей, идиот!
Коннора эта реплика даже слегка веселит.
– Полегче, Солянка! У меня тут, как видишь, ружьецо.
– Ты только зря тратишь время, – вмешивается Уна. – Его всё равно не вразумишь. Он же не человек! Он неживой!
– Je pense, donc je suis, – произносит Собранный.
Французский язык для Коннора – тёмный лес, однако он знает достаточно, чтобы понять, о чём речь.
– То, что ты мыслишь, ещё не значит, что ты существуешь. Компьютеры тоже вроде как мыслят, но они только подражают настоящим мозгам. Дерьмо на входе/ дерьмо на выходе – и ты всего лишь большая куча дерьма.
Собранный опускает заблестевшие глаза.
– Что ты понимаешь…
Коннор видит, что задел в своём противнике больной нерв, затронув тему жизни. Тему Экзистенции с большой буквы. И снова Коннор ощущает невольный прилив сочувствия.
– Ну да, согласно закону, разобранные тоже неживые, – говорит он, предвосхищая аргумент Кама. – Как только подписан ордер на разборку, ты, по закону, всего лишь кучка запчастей. Вроде тебя.
Собранный смотрит на Коннора. Одинокая слеза падает на обтянутое джинсами колено.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Да вот что. Кем бы ты ни был: кучей запчастей, или мешком с дерьмом, или полноценным человеком, – хоть мысли ты, хоть не мысли – всё одно. Я, или Уна, или все прочие будем думать так, как нам заблагорассудится. Так что сделай одолжение – не навязывай нам свои проблемы.
Собранный кивает и опускает глаза.
– Голубая Фея, – произносит он.
– Вот видишь! – бросает Уна. – Он действительно как компьютер – выплёвывает всякое бессмысленное дерьмо.
Но Коннор выказывает неожиданную даже для самого себя проницательность:
– Извини, Пиноккио, но Риса не Голубая Фея. Она не может превратить тебя в настоящего, живого парня.
Кам смотрит на него и улыбается. Это такая обезоруживающая улыбка, что Коннор сжимает винтовку ещё крепче. Он не позволит себя обезоружить ни в каком смысле!
– А откуда ты знаешь, что она уже не сделала это? – говорит Кам.
– Она, конечно, волшебница, но не до такой степени, – возражает Коннор. – Если тебе нужно чудо, обратись к Уне. Уверен – арапачи умеют колдовать куда лучше нас.
Уна выпрямляется и бросает на него хмурый взгляд:
– Ещё только не хватало, чтобы меня оскорблял какой-то беглец!
– Вообще-то, я считал это комплиментом, – говорит Коннор. – Но если тебе хочется почувствовать себя оскорблённой, я счастлив, что предоставил тебе эту возможность.
Уна одно мгновение прожигает его глазами, а потом снова уставляется в пол.
– Ты сказал, будто хочешь помочь Рисе, – говорит Коннор Собранному. – Что ты имел в виду?
– Это касается только нас с ней и останется между нами.
– Ошибаешься, – парирует Коннор. – Между вами – я. Ты будешь говорить со мной или не будешь говорить вовсе.
Сплёт сопит носом, словно огнедышащий дракон, собирающийся изрыгнуть струю пламени. Но тут же остывает.
– Я помогу ей уничтожить «Граждан за прогресс». У меня есть все необходимые доказательства. Но я ими не поделюсь ни с кем, кроме неё.
Похоже, не врёт. Но Коннор знает, что разбираться в людских характерах – не его конёк. Вон какую страшную ошибку он совершил в отношении Старки. Больше он её не повторит.
– И ты рассчитываешь, что я в это поверю? С какой стати тебе уничтожать людей, которые тебя создали?
– Есть причины.
– Да скажешь ты ему или нет? – теряя терпение, восклицает Уна. – Или собираешься водить его за нос целый день?
– Скажешь что? – Кам переводит взгляд с одного на другого.
Ещё минуту назад Коннор думал, что, выдавая эту новость Собранному, насладится по полной, но сейчас всё удовольствие куда-то пропало.
– Не хочется тебя разочаровывать, Сборная Солянка, но… Рисы здесь нет.
Глаза Собранного наполняются таким отчаянием, как будто он настоящий человек. Кто знает, может, его и вправду навестила Голубая Фея?
– Но… но… в новостях сказали, что она с тобой!
– Угу, в новостях ещё сказали, будто это я напал на лагерь в Неваде. Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что прессе доверять нельзя.
– Тогда… где она?
– Не знаю. – Помолчав, Коннор добавляет: – Да даже если бы и знал, тебе уж точно не сказал бы.
