– Э… не знаю, как вам это сказать, так что я просто скажу и всё, – мямлит гость. – Остина прошлой ночью забрали на разборку.
Дженсон думает, что ослышался.
– Не… не может быть! Это… какая-то ошибка – он вышел из возраста! У него был день рождения в прошлые выходные…
– По правде, его день рождения завтра, – сообщает парень.
– Но… но… он же не «дикарь», не беспризорный! У него есть дом ! Работа !
Парень мотает головой.
– Без разницы. Его папаша подписал ордер.
Дженсон столбенеет. Тишину нарушает голос Сони, спускающейся по лестнице:
– Дженсон, в чём дело?
Но он не может сказать ей. Не может повторить эти слова вслух. Соня подходит к ним, и парень на пороге, теребя в руках вязаную шапку, поясняет:
– Понимаете, его отец… он наркоман. Вот почему Остин жил на улице. Я слышал, папаше за этот ордер кучу денег отвалили.
Соня ахает, прикрывая рот ладонью – она поняла, о чём речь . Лицо Дженсона багровеет от ярости.
– Мы остановим это! Отдадим все наши деньги, сунем в лапу всем кому надо…
– Слишком поздно, – шепчет парень, не отрывая глаз от коврика перед дверью. – Остина разобрали сегодня утром.
Воцаряется тишина. Все трое застывают, словно статуи скорби. Наконец, паренёк произносит: «Мне очень жаль…», поворачивается и торопливо шагает прочь.
Дженсон закрывает дверь и крепко прижимает к себе жену. Они не разговаривают об этом. Не могут. Скорее всего, они больше никогда не напомнят друг другу об Остине. Дженсон понимает: это предостережение – но о чём? Что им делать – сидеть и не высовываться? Смириться с разборкой? Прекратить своё существование? А если он попробует призвать «Граждан за прогресс» к ответу, то это ни к чему не приведёт – формально они ничего не нарушили. Они никогда не нарушают законов! Они добиваются желаемого на обходных путях.
Он выпускает Соню из объятий и, пряча глаза, направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.
– Пойду прилягу, – говорит он.
– Дженсон, но ведь день на дворе!
– Какая разница…
В спальне он задёргивает шторы, закутывается в одеяло и, лёжа в темноте, вспоминает, как Остин вломился к ним и врезал ему по голове. Жаль, что тот удар не раскроил Дженсону череп. Потому что в этом случае Остин, возможно, был бы сейчас цел.
47. Коннор
Старки. Он должен был догадаться, что это Старки! Число жертв, найденных после крушения самолёта в озере Солтон, не соответствовало числу скрывшихся с Кладбища подкидышей. А он-то надеялся, что Старки погиб или хотя бы сидит тихо, как мышь под метлой, удовлетворившись своим положением предводителя подкидышей. Коннор собирается в дорогу, но постоянно отвлекается на гремящие по всем каналам выпуски новостей – повсюду речь о нападении на заготовительный лагерь «Лунный Кратер».
– Ты знаком с этим парнем? – спрашивает Лев.
– Это тот самый, что украл спасательный самолёт, – объясняет Коннор. – Видел, как «Дримлайнер» взлетал над Кладбищем? Так вот, Старки посадил в него всех подкидышей, а остальных, нас то есть, бросил на расправу инспекторам.
– Экий молодчина.
– Да уж. Это я виноват. Идиот, не раскусил его вовремя.
Осуществив заранее запланированную казнь в «Лунном Кратере», Старки словно бы провёл черту, уйдя за которую, уже нельзя вернуться; и чем дальше, тем она становится глубже, превращаясь в настоящую траншею. Пять работников лагеря повешены, шестой оставлен в живых, чтобы поведать об этом миру. Пристальное внимание СМИ раздуло плюгавого Мейсона Старки – всего пять футов шесть дюймов
31 – в преувеличенно масштабную фигуру; и Коннор вдруг с содроганием понимает, что они теперь в одном клубе: культовые личности, люди вне закона, ненавидимые одними и обожаемые другими. Их поносят и ими восхищаются. Коннор не удивится, если кто-нибудь начнёт вдруг выпускать футболки с его и Старки физиономиями рядом, как будто общий статус ренегатов превращает их в собратьев по оружию.
Старки объявляет себя выразителем интересов подкидышей, но обычные люди разницы не видят; для них Старки – это голос всех разобранных, голос, полный маниакальной злобы. Вот в чём проблема. По мере того как траншея Старки будет наполняться кровью, страх перед беглецами будет расти, обращая в прах всё, за что боролся Коннор.
На Кладбище Коннор постоянно внушал Уцелевшим, как важно сохранять самообладание и дружить с головой. «Они ведь убеждены, что мы – сборище подонков и негодяев, а потому лучше всего нас разобрать, – втолковывал он. – Мы должны доказать людям, что они неправы».
Всё, что с таким трудом строил Коннор, Старки разрушил, пнув пять стульев.
Коннор выключает телевизор – у него уже глаза болят смотреть на всё это.
– Старки на этом не остановится, – говорит он Льву. – Всё только начинается, вот увидишь.
– Из чего следует, что в этой войне теперь три стороны, – замечает Лев, и Коннор понимает, что друг прав.
– Если первой стороной движет ненависть, второй – страх, то что движет нами?
– Надежда? – предполагает Лев.
Коннор с досадой качает головой.
– На одной надежде далеко не уедешь. Вот почему нам нужно добраться до Акрона и выведать у Сони всё, что ей известно.
Из-за их спин вдруг раздаётся:
– Кто такая Соня?
Это Кам вышел из туалета. Они держат его взаперти в подвале, но, видимо, Уна выпустила его оправиться. Коннор чувствует, как в нём закипает злость – не столько на Кама, сколько на самого себя. Это же надо так опростоволоситься, выдать важнейшую информацию: место назначения и имя!
– Не твоё собачье дело! – огрызается он.
Кам приподнимает бровь, и разноцветные полоски кожи на его лбу причудливо изгибаются.
– Болевая точка, – удовлетворённо произносит он. – Должно быть, эта Соня весьма важная личность, раз ты так реагируешь.
План был держать Кама в подвале Уны до тех пор, пока они с Львом не уедут так далеко, что Кам не сможет их выследить. Таким образом, он будет знать, где они были, но не куда отправились, и, значит, докладывать своим создателям ему будет нечего. Потому что несмотря на все заверения Кама, что он, мол, против «Граждан за прогресс», конкретных доказательств своих намерений он так и не представил…
Но теперь Каму известны имя и город, куда они с Левом направляются. Если он вернётся к «Гражданам» , тем не понадобится много времени, чтобы сообразить, о какой-такой Соне речь.
Коннор понимает: всё изменилось, и их жизнь стала намного сложней.
