С собой ничего из еды не бери, устрою здесь.
Очень довольна, что ты начал лечиться и хочешь работать. Если действительно это сделаешь, будет очень хорошо.
Вот это и будет то, что я хочу, чтобы ты делал.
О том, права или не права, будем говорить лично, если ты придешь сюда скоро.
Сейчас пишу наспех, кругом народ – Оля уезжает. Хочу ей дать письмо. Получил ли мое письмо по почте? Написала 17-го. Будь здоров. Держись.
Целую тебя. Елена
[144].
Видимо, в августе 1941 года между ними произошла жестокая ссора. Причины ее неизвестны, но в архиве Луговского сохранилась записка без даты, но очень красноречивая.
Володя, я очень твердо говорю тебе, что мы расстаемся. Я много раз говорила это тебе, но поверь, что сейчас это – последний. Я не смогу быть с тобой. После вчерашнего. Так как разговор будет мучителен и бесцелен для обоих – я попросила Сашу, нашего с тобой друга, переговорить с тобой и передать это письмо. Может быть, когда все уляжется, мы и сможем увидеться, но сейчас не надо ни приходить, ни звонить. Пойми это. Лена
[145].
Татьяна Александровна вспоминала об этой истории, может быть, чересчур пристрастно, она вряд ли знала причину их ссоры: “А потом Елена Сергеевна с Володей поссорились, и она, назло ему, закрутила роман с Фадеевым”
[146].
Примирение произошло накануне Нового года, Луговской на писал ей не очень благозвучные, но искренние стихи. Они хра нятся в архиве Е. С. Булгаковой в рукописном отделе РГБ.
Новогодние стихи ЕСБ <Елене Сергеевне Булгаковой>
Опять пришла пора
Рубить, пытать и жечь
Опять под топоры легко народам лечь
И все же я сижу,
юродивый, в бою,
И как снегирь гляжу
на родину свою.
Я женщину любил.
Она была горда
Над ней, как светлячок
Чуть теплилась звезда
Не важно, как мила
Она в те дни была —
Она была тепла
Как серая зола
И я остался сир
Как снеговой снегирь
Я с елки видел все, —
А с чем, скажите вы,
Я видел хуже Вас,
болельщики Москвы.
Довольно! Все пройдет
в очередной черед
Но человечество живет
не первый год
Не важно как гремит
громада батарей: —
Я вижу лишь людей
И творчество людей.
Не важно: все придет
К заветному концу,
Доверенные вновь железу и свинцу.
История пройдет
Как смена сил и рас
И, к счастью,
Не найдет среди живущих нас.
И все же
в этот час,
Когда встречаю год
И синий Орион
Летит на небосвод
Я вспоминаю ту,
Кто жизнь унес мою
Как маленький снаряд,
что всех страшней в бою.
В. Л. 30.12.1941. 5 часов
[147].
Сказка о сне
Елене Сергеевне посвящены несколько поэм книги “Середина века”, написанных в Ташкенте. Это апокалипсическая “Сказка о сне” (первоначально она называлась “Гибель вселенной”); “Крещенский вечерок”, действие которого происходило на знаменитой лестнице на балахану, потом неоднократно оживающей в стихах Ахматовой; “Первая свеча”, где описана история трагического отъезда из Москвы в эвакуацию. Почти все поэмы ташкентского периода были перепечатаны рукой Елены Сергеевны на машинке. Ее сыновья с нежностью, по-дружески относились к Луговскому, а Женя Шиловский писал ему с фронта очень теплые письма.
В поэме Луговского “Сказка о сне”, написанной под трагическим впечатлением начала войны, мистически преображена картина свидания поэта с некоей возлюбленной с чертами Е. С. Булгаковой.
Это последняя встреча влюбленных перед гибелью мира, перед катастрофой вселенского масштаба. Стрелки часов навсегда замерли на четырех часах – времени начала войны. Окна затемнены, звучит вой сирен воздушной тревоги. Все покидают дом. Остаются двое. В каждом из них продолжает жить погибающая вселенная.
В этой поэме была одна странная деталь. Влюбленные находились под пристальным взглядом кота в манжетах. Он ходит за ними из комнаты в комнату, все понимает, все оценивает… “Я оглянулся. Снизу шел, мурлыча, / Спокойный кот в сверкающих манжетах”. Они прощаются. Кот, “ощерясь, глядит в окно”. Несомненно, это был не просто кот, образ перекликается и со знаменитым Бегемотом, а возможно, и самим Булгаковым.
Этот взгляд неотрывно преследовал Луговского всю историю его отношений с Еленой Сергеевной. Он читал “Мастера и Маргариту” после войны своей будущей жене Майе, с восторгом пересказывал страницы романа, но при этом не мог скрыть, что ревновал Маргариту к покойному Булгакову.
Я-то лично очень счастлива здесь, – пишет Елена Сергеевна Луговскому после возвращения в Москву в 1943 году, – и вот почему: здесь я знаю, что я Булгакова (пишу это, зная все отрицательное отношение Володи к этому афоризму), здесь у меня есть много друзей, здесь мой дом, мои – дорогие для меня – памятные книги, архив, рукописи, вещи, вся атмосфера жизни, без которой мне было очень тяжело в Ташкенте и которая меня поддерживает в Москве. Сейчас я погрузилась целиком в прошлое, я сижу часами над чтением тетрадей, писем, рассматриванием альбомов. Я – дома. Я не боюсь ничего
[148].
В архиве Луговского помимо фотографии Елены Сергеевны хранилась еще и фотография Булгакова, а одна из поэм “Середины века” первоначально была посвящена М. Б. (Михаилу Булгакову). Он преклонялся перед творчеством писателя и мучительно осознавал, что Елена Сергеевна при всем ее прекрасном к нему отношении, даже влюбленности, неуловима для него. В феврале 1943 года Елена Сергеевна, находясь в своей комнатке на балахане, записала увиденный ею сон о Булгакове:
Все так, как ты любил, как ты хотел всегда. Бедная обстановка, простой деревянный стол, свеча горит, на коленях у меня кошка. Кругом тишина, я одна. Это так редко бывает. Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то видное одному тебе. Они были даже еще больше, еще ярче, чем в жизни. Наверное, такие они у тебя сейчас. На тебе был белый докторский халат, ты был доктором и принимал больных. А я ушла из дому после размолвки с тобой. Уже в коридоре я поняла, что мне будет очень грустно и что надо скорее вернуться к тебе. Я вызвала тебя, и где-то в уголке между шкафами, прячась от больных (пациентов), мы помирились. Ты ласково гладил меня. Я сказала: “Как же я буду жить без тебя?” – понимая, что ты скоро умрешь. Ты ответил: “Ничего, иди, тебе будет теперь лучше”
[149].
