Файко, драматург, комедиограф, автор знаменитых кинокомедий “Папиросница от Моссельпрома”, “Сердца четырех”, “Аэлита”, был соседом Булгаковых в писательском доме на улице Фурманова. В своих воспоминаниях о Михаиле Афанасьевиче, рассказывая о последней встрече, Файко приводит их разговор:
Я хотел тебе вот чего сказать, Алеша, – вдруг необычно интимно произнес он. – Не срывайся, не падай, не ползи. Ты – это ты, и, пожалуй, это самое главное. <… > Будь выше обид, выше зависти, выше всяких глупых толков. <…> И я ушел и проплакал всю ночь
[187].
Файко не стал известным драматургом, но навсегда сохранил чувство собственного достоинства. В своих дневниках после смерти Булгакова он писал о том, что не может ходить на вечера его памяти, потому что там будут лгать, не будут говорить о писателе как должно. Он хранил любовь и верность Булгакову.
Живя в Ташкенте, Файко написал в дневнике: “ю марта 1942. Культ Ахматовой. (Я люблю Ахматову, но не люблю культов)”.
Олег Леонидов, журналист, драматург, и его жена жили в Большом Левшинском переулке (улица Щукина), они часто бывали у Булгаковых. Их соседом по подъезду был близкий друг Луговского Павел Антокольский, его дом был один из самых гостеприимных и веселых домов в Москве, где будущие обитатели ташкентского двора и встречались. Вернувшись из Ташкента в Москву, Леонидов с нежностью писал Луговскому:
6 июля 1942. Москва – Ташкент
Тегуан – Тепек,
Тегуан – Тепек…
Безусловно, подражая Вашему бархатному баритону с басовыми переливами и сексапильным рокотом, я почти каждый вечер – то в обществе Павла, то в обществе других друзей, – пою нашу скорбную песню дальней дороги и отчаянья. Слушатели осуждают в зависимости от количества стопяр, трезвые не слушают совсем, а пьяные даже подпевают. С нежностью вспоминаю Вас, дорогой Володя, и наше сожительство (пусть не истолкуют дурно эти лирические слова). Ах, если б навеки, навеки так было – но только не в Ташкенте, а в Москве. <… > В Москве Вас помнят, любят и рады, что Вы стали работать во всю силу своих поистине лошадиных сил. А. А. Ф<адеев> в Ленинграде (все еще!). Приехала из Чистополя евойная мадам – м<ожет> б<ыть>, это ускорит его возвращение. А то загостился. Павел в нашем доме и часто за нашим столом, как и мы за его и Зоиным.
О Елене Сергеевне думаем и тоскуем ежечасно (простите – но больше даже, чем о Вас). Она незримо присутствует во всех наших делах и думах… Целуйте ее благодетельные ручки. Обнимите Сергея и запретите ему размокать от жары и лениться (у меня такое впечатление, что он раскис!). Целую, целую! Ваш Олег. Поле привет, конечно!
[188]
Леонидовы только что вернулись в Москву и наведывались к сестре и первой жене Луговского в Староконюшенный переулок, который был по соседству.
И. Уткина, известного комсомольского поэта, во дворе не очень жаловали, он был высокомерен и не очень приветлив с обитателями. Буквально через год он погибнет в авиакатастрофе недалеко от фронта. Товарищи написали ему в Ташкенте шуточную эпитафию, которая осталась в архиве Луговского, не подозревая, видимо, что их шутке скоро предстоит сбыться.
Записка: Ташкент, Жуковская, 58 (ошибка. Должно быть 54. – Н. Г), Луговскому
Копия Ташкент, Жуковская, 58, Уткину
5 ноября 1942 года
Предлагаем следующий текст для будущей эпитафии на надгробье имеющего впоследствии умереть И. Уткина:
Под камнем сим лежит Иосиф Уткин.
Прости, Всевышний, все его грехи:
При жизни что не мог сдержать в желудке,
Выкладывал немедленно в стихи.
Группа товарищей
Уткину в начале войны прострелили руку, и он ненадолго приехал в Ташкент долечивать рану. Современники вспоминали, что у него нередко собирались разные поэты и читали свои стихи, что походило на своего рода салон. Свои переводы из Уитмена там читал Чуковский, а также Ахматова в первые дни после приезда.
Несмотря на то что он считался вместе с Жаровым и Алтаузеном видным комсомольским поэтом, на него в НКВД копилось огромное количество материала. В опубликованных теперь доносах его имя очень часто упоминается с указанием на него как на бывшего троцкиста, который то там, то здесь выражает недовольство советской властью. Это уже трудно проверить, но известно по рассказам сестры И. Уткина, которую встретила спустя годы Мария Белкина, что его квартира в Лаврушинском после смерти матери и самого поэта очень приглянулась какому-то генералу. В результате сестру Уткина посадили на восемь лет в лагерь с конфискацией имущества. Она была незаметным бухгалтером, а вот материалы, которые были собраны на ее покойного брата, очень могли пригодиться в том деле. Эпиграммы, пародии писали многие. В архиве Луговского достаточно таких материалов. Например, на обрывке бумаги отпечатано некое стихотворение Никиты Богословского, проживавшего неподалеку и, видимо, даже писавшего музыку на стихи Луговского.
В. Луговскому
Крестьянин осенью, по сборе винограда,
Тяжелой поступью шагает по чанам.
И очень хорошо известно нам,
Как родилась прозрачная прохлада
Напитков тех, о коих помнить надо.
Так слово грубое, попавшее к поэту
И скрытое во тьме изящных слов,
Напомнит пусть про процедуру эту.
Ведь пряных вин нежнейшие букеты
Не говорят о ступнях грязных ног.
Ташкент, 16 июня 1942
Никита Богословский
В основном особняке на Жуковской жил Исай Григорьевич Лежнев, большой литературный начальник, занимавший в Ташкенте пост секретаря президиума Союза писателей. Эта была загадочная личность. В 1920-е годы в Берлине он занимался изданием эмигрантского журнала “Россия”, где была напечатана “Белая гвардия” Булгакова. В “Театральном романе” Булгаков увековечил его в образе хромого Рудольфи, близкого родственника Мефистофеля. Наверное, это родство и помогло в дальнейшем человеку со столь сомнительной репутацией стать функционером от литературы. Вс. Иванов писал возмущенно: “Библиотека – книги писателей! – закрыта, так как нужен кабинет Лежневу”
[189].
Однако они часто общались. Вс. Иванов пишет в дневниках в июле 1942 года: “Разговор с Лежневым, который сидит завешенный ковром в большой комнате. Он рассказывает, как Алимжан (глава местного Союза писателей. – Н. Г.) хотел «забронировать», то есть освободить от мобилизации, одних узбеков”
[190]. Разговоры с Лежневым у Иванова были все больше начальственные. Кто трусит, а кто нет, кого отправлять на фронт, а кого не стоит. Лежнев обладал правом решения “по писателям”, он же отправлял в НКВД на проверку все писательские рукописи, попадавшие в его руки.
