12 сентября 1942
Масса новостей, Махаон, в моем скромном провинциальном быте. Вчера приехал из Молотова Чуковский. Три дня он пробыл у жены, у семьи. Очень счастлив… Бездна рассказов о тыловой России, о быте писателей… Все это воспринимается непривычно остро…
24 сентября 1942
Сегодня Чуковский уезжает на 6 дней в Москву – отец (влияние!..) устроил ему вызов-свидание. Но я надеюсь, что мне без помощи знатных родственников удастся побыть там подольше
[259].
Мария Белкина и Анатолий Тарасенков
Из Ташкента Мария Белкина высылала Тарасенкову подробные отчеты о жизни писателей, с большим юмором описывая ту жизнь. Тарасенков же всегда носил ее письма с собой, в нагрудном кармане гимнастерки. Вместе с ним они уже тонули в начале войны в холодном море возле Таллинна.
В первые же дни войны Тарасенков с Вишневским были направлены на Северный флот, где возле Таллинна произошел страшный исход советских войск. Немцы отрезали их от берега и вытеснили огромное количество людей в море, тысячи военных погибли на берегу и в морских волнах. Те же, кто ушел на кораблях, в большинстве своем утонули, нарвавшись на мины.
Тарасенкова по приказу Вишневского вызвали на корабль, который вскоре пошел ко дну. Некоторое время он плыл в холодной воде, среди мин, сверху по барахтающимся людям били с самолетов. Все море было полно людьми. Оно кричало, молило о помощи. Его, уже погибающего от холода, втащили на буксир, лавировавший между минами. Придя в себя, он первым делом побежал в котельную сушить письма жены. С размытыми чернилами, покоробившейся бумагой – такими они и сохранились в архиве Марии Белкиной. Тогда он не знал, что в тот день, когда он чуть не погиб, у него родился сын.
Затем через Кронштадт он попал в Ленинград, где была создана оперативная группа при Политуправлении Балтфлота, в которой состояли Ник. Чуковский, Вс. Вишневский, А. Яшин, А. Крон, В. Инбер, Л. Успенский и другие. В их задачу входило поддерживать дух блокадного Ленинграда патриотическими стихами и статьями в газете. Не все писатели вынесли пребывание в городе до конца, под разными предлогами они улетали в Москву, изнемогая от тяжелой дистрофии.
В феврале 1942 года в Ленинграде проходило совещание писателей-фронтовиков. Организовал его Тарасенков, после чего в приступе дистрофии его отвезли в госпиталь. Он прошел курс лечения, когда выписался – увидел штабеля трупов. Ему повезло. Всю войну провел в Ленинграде и на Ленинградском фронте.
У Тарасенкова была своя тайна, своя огромная любовь, не меньшая, чем любовь к жене и сыну, – его огромная поэтическая библиотека. Сборнички стихов в ситцевых переплетах, бережно перепечатанные на машинке или переписанные от руки, хранились в его библиотеке. Он собирал стихи везде, где только мог, и даже записывал их с голоса, приехавших из заграницы. Именно поэтому Цветаева накануне войны оказалась в их доме на Конюшках. Она пришла, чтобы увидеть его библиотеку, где были собраны все ее стихи.
Когда в Москве начались бомбежки, все задвигалось: кто побежал из города, кто искал возможность уйти на фронт, Цветаева решила спасти два чемодана своих архивов именно в доме Тарасенкова и Белкиной. Тарасенков узнал о чемоданах с архивами уже на фронте, а еще через год после гибели Цветаевой он с горечью спрашивал в письме у жены.
30 августа 1942 года. Вчера под шум ливня сидели с моим сожителем и коллегой Прониным и играли в “66”. Потом я с упоением рассказывал ему о нашей московской библиотеке… И вдруг я вспомнил об архивах Марины Ивановны, – помнишь, – она передала их мне на хранение в двух чудных чемоданчиках. Там были рукописи ее стихов, ее переписка с важнейшими поэтами и писателями XX века… Цело ли все это? Какова судьба этих чемоданчиков? Напиши мне, пожалуйста, сразу об этом…
Вдруг почему-то страшно дорого стало все это наше, московское, – и так хочется, чтобы все это уцелело вместе с нашими жизнями, судьбой, счастьем
[260].
Из Москвы уезжали внезапно. Был негласный приказ об уничтожении государственных бумаг и архивов. Город превратился в октябрьские дни в огромную печную трубу. Горели архивы – от правительственных до жэковских, люди ходили по улицам со следами сажи на лице. Ожидали немцев со дня на день. Но Мария Белкина уговорила Цветаеву забрать свои чемоданы из деревянного домика за Садовым кольцом. Тогда она с семьей еще не собиралась бежать из Москвы и очень боялась зажигалок, сбрасываемых на город, которые мгновенно могли превратить их дом в горящие головешки.
Тогда же произошел один забавный случай. Перед отправкой на фронт к ней пришел поэт Михаил Голодный с тоненькой книжечкой своего первого сборника стихов. Тарасенков неоднократно умолял отдать сборник в свою поэтическую библиотеку, но Голодный не отдавал. И вот он пришел и протянул Марии Белкиной тот сборник. Она наотрез отказалась ставить его на полку. “Если в дом попадет бомба, в минуту сгорит с твоим сборником вместе”, – сказала она поэту. Он же ей печально ответил: “Я не возражаю, чтобы сгореть в такой кампании”. Однако библиотека не сгорела, и даже архив Тарасенкова был уничтожен тогда только частично. Сохранились письма Твардовского, дневники с записями разговоров с Пастернаком..
Мария Белкина рвалась на фронт. Она решила дождаться того времени, когда ребенок сможет остаться с родителями, а сама – бежать. Она хотела приехать на Северный фронт к мужу в Ленинград и поэтому в каждом письме готовила Тарасенкова к своему решению. Для него идея оставить ребенка, которого он даже не видел, потому что он родился уже после его отъезда на фронт, была просто ужасной. Он просил выбросить это из головы, молил ее, наконец, запрещал и грозил разрывом. Все было бесполезно. О его печали узнал старший товарищ – Вишневский. В незамысловатой партийной манере он написал Белкиной письмо о ее долге перед Родиной.
Начальник оперативной группы писателей
25 марта 1942 года
М. Белкиной Ташкент (временно)
Машенька, привет.
Прочел Ваши письма от 12-го и 19-го февраля. Спасибо за память. Вы рветесь: либо в дружинницы, либо в Ленинград, – видимо прямо в парашютистки или в партизаны… Машенька, а кто будет подсоблять призывнику Дмитрию Тарасенкову, 1941 года рождения, москвичу?..
Глядите на жизнь и ее требования прямо, по-деловому… – Жара, прочие трудности переносимы.
Надо волевым образом настроиться и упорно идти к цели: работать, воспитывать сына, ждать. Да, ждать. Вы не исключение из 2¼ миллиардов, которые во всем мире ждут исхода войны… Вы пишете хорошие письма, но порой у Вас пессимистические нотки, горечь, растравляемое ощущение: “я мол в стороне, за бортом…” – Делает Вам честь готовность идти на фронт и пр., но с “большой” точки зрения, с точки зрения истории, государства, – Вы должны быть на месте, держать дом, поднимать сына… Вы должны избавиться от этой горечи, неудовлетворенности, отношения к своему долгу и дому как к “досадной нагрузке”.. Так жить, так ощущать себя, жизнь – нельзя. В конце концов – война идет для будущего… Митька и миллионы подобных ему – кусок будущего, Вам дано, поручено жизнью, неписаным законом: заботиться об этом будущем. Вы делаете то же самое, что каждый из нас… В большем смысле это именно так. Поймите это.
