– Конечно, профессор. – Я перевернулся на живот, подставив солнцу спину. Хорошо…
– Есть измененные сталкеры, Лунь. В вашей… гм… профессиональной среде их называют отмеченными или, достаточно грубо, Зоной трехнутыми. Это, как правило, пережившие особо лютые Всплески, попавшие на много месяцев безвылазно в Зону. Одних такой опыт просто убьет, других сделает инвалидами. А третьих – изменит. Как вас с Хип. И сдается мне, гигантскую роль в этом играет не сама Зона, нет. А особенности личности, настрой, мысли, чувства, желания, в конце концов. Очень тонкая материя, но одно мне уже практически ясно. Настоящий, подлинный сталкер любит Зону. Не на словах и даже не осознанно, а просто так, всей своей натурой. Он может ругаться на нее, обзывать стервой, поганкой, мразью, но безотчетно тоскует по ней и ждет следующего выхода. Не за наживой, не за чем-то конкретным, материальным. Просто чтобы воздухом там подышать. Синдром Зоны, друг мой, частный его случай. И вот таких-то сталкеров мы не допускаем к экспедициям. Или, скажем так, не всех. Но, опять же, все измененные тоже разные. Одинаковых нет.
– Так и людей одинаковых нет, Игорь Андреевич. Я вот, например, себя или Хип измененными не считаю. Такими и были, человек по сути своей не меняется. Обрастает новым опытом, знаниями, годами, вещами, как кожурой. А внутри ядро останется – все те же девчонки или пацаны, какими были в детстве. Достаточно правильно вспомнить и почувствовать. Любое изменение – это просто твоя особенность, о которой ты раньше не знал. И Зона здесь только в том плане работает, что она эти скрытые качества рано или поздно из человека вытащит и при случае всем покажет.
– Мне трудно с этим согласиться, Лунь. Хотя мысль интересная, – хмыкнул профессор. – Но в одном вы правы. Зона личность не меняет, да. Натура решает, точно сказано. Я могу по пальцам пересчитать случаи, когда люди мирно вступали в контакт с гуманоидами Зоны. И среди этих людей никогда не было ни одного кадрового ученого, сталкер. А вот ты был. И Фреон, насколько помню, тоже. И Сионист. Я и с Пенкой познакомился только и исключительно благодаря вам… и дорогого стоили те несколько фраз и короткое знакомство. Спасибо.
– Не за что, Проф. Сейчас тут как раз есть проблемы.
– Что так?
– Знаете, я уже упоминал о том, что на расстоянии могу общаться с Пенкой. Своего рода телепатия.
– И я по-прежнему не могу вам верить. – Зотов помрачнел. – Вы уж простите старика. Я даже вполне допускаю, что вы действительно способны как бы видеть Пенку и мысленно как бы общаться с этим призраком. Но… это лишь напоминает мне один из признаков клинических проявлений синдрома Зоны. Боюсь, Лунь, здесь вам бы надо обследоваться серьезнее. Не обижайтесь, я действительно желаю вам только добра, вы мой друг. Вы ведь знаете, что существует деструктивное пси-воздействие некоторых организмов и анобов, это доказанный и довольно печальный факт. Существует также подчинение и даже уничтожение одних животных другими путем опять же особо направленных пучков и аномальных пси-полей. Но телепатия, да еще и на такие расстояния, – извините, нет. Пока не будет подтверждения, я склоняюсь к самому логичному объяснению. Вероятнее всего, Пенка своим полем сильного псионика ненамеренно повредила вам рассудок, что и отпечаталось у вас в виде ее галлюцинаторного образа.
– Ну, что вы, профессор, никаких обид. Я вас прекрасно понимаю и на вашем месте подумал бы точно так же. – Я сорвал травинку, прикусил сладковатое основание стебелька. – Тем более что никаких доказательств не смогу предоставить.
– Вы ведь пытались таким же образом общаться с Хип?
– Да. Никаких результатов. То, что слышит Пенка, я не могу передать стажеру. Хотя она тоже иногда выходила с Пенкой на связь.
– И вы Хип не слышите соответственно?
– Нет.
– Что лишний раз подтверждает мою мысль, уважаемый Лунь. – Профессор покачал головой. – Я не психиатр, да и вы не создаете впечатление больного человека, но все-таки проверьтесь. У Хип, вероятно, похожее повреждение психики, те же симптомы. Сейчас оно, возможно, не мешает и не вредит вам особо, но кто знает, во что это выльется в будущем…
И видно, что Зотов действительно обеспокоен нашим состоянием. И книжку отбросил, и в добрых глазах плохо скрытая тревога. Хороший он, в сущности, человек, не буду его волновать и расстраивать.
– Договорились, профессор. Поеду в НИИАЗ с очередным, скажем так, выступлением, обязательно загляну к соответствующему специалисту.
– Чудесно, сталкер, чудесно. Очень рад такому вашему решению. Смотрите, вы обещали. И… поговорите с Хип. Мягко. Пусть тоже обследуется.
Издалека послышался гудок автомобильного сигнала. Профессор быстро взглянул на наладонник ПМК, после чего вздохнул и начал собирать вещи.
– Вот и все, пора. Как жаль, я бы еще погостил несколько деньков, бессовестно воспользовавшись вашим предложением. Знаете, у вас такое удивительное место, что воспитание начинает бороться с эгоизмом, причем первое проигрывает с сухим счетом.
– Игорь Андреевич, как закончите с конференцией, смело возвращайтесь. Если нужно, я вас даже встречу.
– Увы, друг мой. В ближайшее время мне отдых будет только сниться. Сердечное вам спасибо.
Профессор прихватил полотенце, чемоданчик и, махнув печальной Марии Александровне, бодрым шагом направился вверх по тропинке, к дому.
Когда гости уехали, я снова спустился к морю, прикрыл глаза и позвал Пенку. В этот раз не было и намека на ответ. Я даже не почувствовал присутствия.
Хип спустилась ко мне уже к вечеру, мягко обняла за плечи, уткнулась лицом в шею.
– Не отвечает?
Я молча кивнул, обнял девушку в ответ, и мы, взявшись за руки, в вечерней тишине медленно побрели к дому. От того, что так быстро уехал Айболит и упорно молчал далекий друг, настроение несколько испортилось. Дом встретил мягкими огоньками автоматических светильников, цепью разбежавшихся вдоль дорожек, зашумел прохладный душ в кабинке, Хип согрела постель. И вроде хорошо все, но сон долго не приходил, и я просто лежал, слушая дыхание рядом с собой, далекие, печальные крики неясыти в зарослях терна и ритмичный скрип одинокого коростеля.
Пенка пришла ночью, во сне.
Я видел ярко, в мельчайших подробностях грязную, трещиноватую кору старой ракиты, серую путанку прошлогодней травы с пролезшими сквозь нее молодыми листками, стену сгнившего коровника с лохмотьями шифера на стропилах, остов колодезного сруба. Пенка в темном, ветхом плаще стояла у стены, опершись на нее сгибом боевой правой руки, а ладонью левой, совсем девичьей, тонкой, закрывая лицо.
«Помоги…»
Это не было словом. Яркий, невыразимый образ вспышкой мелькнул в сознании, и то, пораженное необычным, диким ощущением, начало путано искать соответствие в своем внутреннем «словаре», хотя смысл был уже ясен.
«Помоги…»
И короткой острой болью в висках отдалась мысль Пенки, и в секундном этом импульсе, словно веер, вдруг раскрылись страх, одиночество и тоска.
