– Значит, покормишь?
– Покормлю. Вы пока умойтесь и оденьтесь потеплее: нечего в одной рубашке ходить по нетопленому дому.
– Хорошо.
Девчонка собралась было шагнуть в коридор, но застыла на пороге кухни, а потом, осенённая внезапной догадкой, радостно заявила:
– Но гости и за постой не платят... Тогда возвращай мне мои два лоя!
– Э, нет! – Торжествующе улыбнулся я. – Оплаченные сделки расторжению не подлежат!
* * *
– Вот. Я написала.
Сари протянула мне скрученное свитком запечатанное письмо.
Я вытер о мягкую тряпочку испачканный цветной тушью кончик пера и отложил инструмент своей любимой работы в сторону.
– Хорошо. Мне всё равно нужно сегодня к письмоводителям, вот и отправлю.
– Ты что, каждый день туда ходишь?
– Не каждый. Но сейчас жду прибытие одного письма... Оно очень важно для меня.
Девчонка кивнула, принимая понимающе-взрослый вид:
– Письмо от любимой женщины?
От любимой ли? Невольно задумываюсь над невинным вопросом.
Сколько ей исполнилось лет? Если правильно помню, чуть больше сорока. Сорок один год пребывания на этом свете, три ребёнка, зачатые и рождённые в супружестве, похороненный муж. Я узнал о её существовании четырнадцать лет назад, на рассвете студёного дня зимы, когда вьюга перестала выть за стенами приземистого бревенчатого дома. А полюбил гораздо позже, когда понял, что ничего иного мне не остаётся...
– От матери.
Зелёные глаза удивлённо расширяются:
– У тебя есть мама?
– Вообще-то, мама имеется у каждого из нас. Хотя бы в момент нашего рождения. Почему Вас так удивили мои слова?
Сари смущённо улыбается, чтобы скрыть неловкость.
– Ты... ты живёшь один в большом доме, вот я и подумала, что у тебя никого нет. Ведь если бы были, почему вам не жить всем вместе?
– Ага, одной большой шумной семьёй... Мама служит в северном имении повелительницы, это довольно далеко отсюда, поэтому мы видимся только два раза в год: летом я уезжаю из Нэйвоса, а на Зимник жду родню к себе.
– Родню?
Кажется, девчонка удивилась ещё больше.
– Ну да, родню. У меня есть ещё два младших брата, но я, при всей моей любви к родственникам, предпочитаю, чтобы они трепали нервы кому угодно, но не мне.
– Почему?
– Что «почему»?
Сари уселась на подлокотник библиотечного кресла и задумчиво наморщила лоб.
– У тебя есть и мама, и братья, и ты их любишь... Если бы у меня так было, я бы всё время хотела быть рядом.
Рядом... Она не понимает, о чём говорит! Несносные создания двенадцати и пятнадцати лет, постоянно устраивающие игры в войну (моё участие в них не требуется, но под обстрел почему-то всегда попадаю именно я, а не кто-то другой), вкупе с матушкой, чья забота о моём здоровье и личной жизни порой переходит все границы – всё это способно свести с ума и более терпеливого человека. Как мне удаётся выдерживать Летник в родительском доме? Сам себе удивляюсь. Зимник проходит более мирно: дом, всё же, мой и правила устанавливаю я. Но всё равно, мальчишки будут бегать по этажам, снимать со стен старинные клинки, таскать варенье из кладовой... Вот я в их возрасте был ребёнком – мечтой всех родителей: спокойный, тянущийся к знаниям, а не к шалостям, серьёзный и ответственный. Только родители этого никогда не замечали. Не хотели замечать. Наверное. Может быть.
И Сари просто не понимает, каково это – смотреть на чужое детство, завидуя его беспечности и яркости. Не понимает... Эй, так вот в чём дело!
– У Вас нет ни братьев, ни сестёр? И... мамы тоже нет?
Девчонка упрямо надула губы:
– Нет. Ну и что? Вот только не надо теперь меня жалеть!
– Я и раньше не жалел, и теперь не собираюсь, можете не волноваться.
– Не жалел?
– Ни капельки.
– А зачем же тогда пошёл в тот квартал за мной?
Неглупый вопрос. Но что на него ответить? Признаться в собственной дурости или же попробовать наставить ребёнка на путь истинный? Наставить, пока не стало слишком поздно.
– Я уже говорил: хозяин дома обязан заботиться о безопасности своих гостей.
– Но тогда ты ещё не считал меня гостьей!
Права, язва. Но у меня опыта в словесных баталиях всё же немножко больше:
– Я – нет. Дом – да.
Чернущие ресницы растерянно хлопают:
– Как это?
– Очень просто: когда Вы надели ремешок с печатью владельца дома, стали частью мэнора, и он принял Вас под своё покровительство, о чём не преминул сообщить мне.
– Сообщить?
– Конечно.
– Но как?
Всё, попалась на удочку. Самый верный способ избежать поворота в неугодном направлении, это самому взяться за вожжи и править повозкой беседы. Говоря проще, если вам не хочется отвечать на некоторые вопросы, заинтересуйте собеседника чем-нибудь другим. Например, простыми, но мало кому известными чудесами:
– Каждый камень этого дома несёт на себе тепло человеческих рук, сложивших стены, а вместе с этим теплом и частички души, которую каменщики ненамеренно, но щедро дарили своему творению. Окна и двери получили тот же дар от деревянщиков, ковры и гобелены – от ткачей, столы, кресла и шкафы – от мебельщиков. Каждый предмет под этой крышей был создан человеком, а человек, как Вы понимаете, существо вовсе не бездушное... Хотя некоторые и не хотят признаваться в том, что имеют душу. Так вот, все эти частички, тени и шорохи постепенно сливаются в единое целое, и дом становится живым, как мы с вами. Что же тогда удивительного я сказал? Печать на браслете передала мэнору тревожную весть, а уж он приложил усилия, чтобы встревожить меня.
Девчонка слушала внимательно, даже слишком: как я ни пытался увести её мысли на другую тропинку, направление выбрал неудачно. Для себя самого.
– У тебя он тоже есть?
– Кто?
– Такой браслет.
О Хаос, Вечный и Нетленный... До каких же пор мой язык будет оставаться дурным?! Сейчас бы солгать, наплести с три короба, вот только... Молчать не люблю, а лгать – ненавижу.
– У меня нет браслета.
– А как же тогда ты смог понять тревогу дома?
– Есть кое-что другое. Не браслет.
– А что есть?
Зелёные глаза горят охотничьим азартом, и так ярко горят, что не допустят бегства добычи.
Повторяю:
– Кое-что другое.
– Что?
