– Ты слышал, что нашу компанию поглощает «Атмосфера»?
– Как? Значит, не будет больше нашей «Nordik airlines»? – сделал я вид, что информация была для меня новой. – Шах.
– Монополия на небо, – улыбнулся он. – Не жалко тебе свою королеву?
– Ферзя.
– Это для тебя ферзь, а для меня королева.
– Жертвую ради общей победы.
– Я бы не стал, – взял он мою королеву.
– Да какая тебе разница, за какую компанию летать, Марс? Главное – летать, я это понял, как только меня вернули на Землю.
– Разницы нет, но она есть. Она мешает мне есть, пить, любить.
«А мне мешает шашлык, который был до плюшек», – улыбнулся я про себя. – Меняй образ жизни.
– Меня устраивает.
– А вот меня нет. Ещё шах, – пришпорил я своего коня. – Ещё пару ходов – и конец.
– Да? Неужели ты рассчитываешь победить без королевы?
– Почему нет?
– Просто она тебя устраивает, как и твой образ жизни. Ты сам сказал.
– Шила меня очень даже устраивает, – понял я, к чему клонит Марс. – Что касается образа жизни, может, ты знаешь, как поменять его?
– Поэтапно: сначала меняешь образ, а жизнь сама изменится.
Я смотрел на Марс, именно на Марс, а не на Марса. Его абсолютно преКрасная лысая голова сверкала чувством юмора. Планета, а не голова.
– Образ у меня один, точнее одна. На неё и молюсь.
– У тебя климакс что ли начался? – пьяно заржал Марс.
– Я вижу, что Шиле как будто всё время чего-то недостаёт. Вся проблема в том, что я не знаю, как сделать её счастливой.
«Я бы тебе сказал, дружище, я бы тебе одолжил, дружище, кабы можно было этим поделиться», – держал в руках пешку Марс, не зная, куда её отправить.
– А ты спи с ней чаще. А счастье придёт, вот увидишь. Тебе надо поменять своё отношение к предмету любви. Ты говоришь, что она – твой образ. Сделай рокировку.
– В смысле?
– Женщина мыслит образами, создай его, будет молиться и на тебя. – Язык Марса был пьян, но мысли, как ни странно, трезвы. – Не ты на неё должен молиться, а она на тебя. Предлагаю дружбу, то есть ничью, – оставил пешку без приказов Марс и протянул мне руку.
– Ты шутишь? У меня позиция лучше.
– У меня ферзь, – взял он белую королеву. – Мне кажется, я легко смогу всё свести к ничьей.
«Да, Марс и Венера. Похоже, они знают, что такое счастье. У них получилась отличная пара: он был богат, она воображением».
– Ладно, подумай. После доиграем. Не будь в моём окружении столько пешек, я бы давно уже создал новую партию, – подытожил Марс.
– И не смотри на меня такими восторженными глазами. Люди по определению не могут быть лучше тебя, определение это настолько глубоко сидит в подкорке, что чем больше они говорят о своих успехах, тем сильнее в этом убеждаешься. А что касается нашей с Шилой партии, то она, как и у всех счастливых семей, идёт к своему эндшпилю, – поднял он доску вместе с оставшимися на ней фигурами и поставил на самый верх серванта.
– К эндшпилю?
– Ну, ты понимаешь, о чём я? Эндшпиль семейной жизни, фигуры расставлены: жена на кухне, сын за компом, муж на диване, кошка в ногах.
В телевизоре уже насильно кормили гусей, чтобы у них вместо печени выросла фуа-гра. По желобу им заталкивали в горло кукурузную муку. Я посмотрел на четверть плюшки, что лежала передо мной. «Будь их воля, они бы добавили ещё в пищу железа, чтобы печень сразу же консервировалась по банкам».
– Можно представить, что у этих гусей в печёнках, – улыбался Марс, жадно откусывая выпечку и неряшливо запивая её горячим чаем.
– Как и у всех – люди, – взял я четвертинку и положил обратно в посудину к остальным румяным и манящим и стал по нажитой за годы шахматной школы привычке прокручивать в уме концовку отложенной партии.
* * *
Утро было похоже на роды. Они прошли успешно: минут через тридцать после звонка будильника мне удалось прийти в этот мир новым человеком.
Я проснулась от звонка. «Наконец-то выспалась, можно полежать ещё полчасика». Через полчаса новый звонок. В этот раз проснулась разбитой: «Бедный Артур, ты попал».
– Что с тобой? Я понимаю, что надо вставать, а у тебя нет настроения.
– Да, я решила позаимствовать у тебя.
– Нет, это называется испортить, зачем?
– Была на то причина!
– Какая?!
– Я не выспалась.
– Мне не надо было звонить.
– Не звони мне больше никогда.
– Я понял.
– Что ты понял?
– Позвоню позже.
«Люблю ли я его? Я до сих пор не знаю, но точно могу сказать, что любовь эта не была идеальной, то есть той, когда не возникает претензий к чему бы то ни было, особенно к тому, чего действительно не было. Мне нравилось, когда войска его чувств окружали мою независимость и быстро брали в плен. Когда он словно дикий зверь гонит, пока не настигнет и не возьмёт её, изголодавшуюся волчицу, парализовав разум, лишив его других желаний, затуманив воображение долгим протяжным стоном. И волчица сдастся, отбрасив душу подальше, отпихивая её поступательными движениями снова и снова, лишь бы неприкаянная не видела, на что способно алчное бесстыдное тело. Мне нравилось, когда он обнимал меня, когда входил в меня, чтобы взять и оставить там на ночь частицу своего эго, забрызгав там мужеством все обои. И потом, уже вернувшись в себя, я засыпала, кутаясь в одно сплошное удовольствие, а он превращался в волчонка, который слепо тыкался в мои сиськи в поисках парного молочного тепла. Шила стояла в коридоре, всматриваясь в себя. Зеркало пялилось на её ноги. «Нет. Она никогда не была целеустремлённой настолько, чтобы променять семейный очаг на карьеру, что-то должно было вечерами греть её красивые ноги».
«Какие комбинации ни строй, какие ни надевай, так или иначе семья всегда подводила к эндшпилю», – вспомнил Артур пророчества Марса. И лучше всего это можно было понять утром. Никто уже не помнил, из-за чего они наорали друг на друга, послали куда подальше, где-то не за горами затаилось прощение. Великое розовое, как рассвет, прощение. «Доброе утро, добрая суббота, злая я», – вырвала Шила из гардероба пальто, обнаружила там вчера отлетевшую пуговицу, стремительно рванулась в спальню, открыла комод и, достав оттуда шкатулку с нитками и иголками, уронила себя на кровать, накинула на колени пальто и села пришивать пуговицу. Нитка долго не лезла в металлическую петлю иглы.
На подоконнике я нахожу ручку и рекламную газету, черчу что-то невнятное на её полях, звёздочка, тщательно обвожу её, будто она заглавная, дальше круг, квадрат, треугольник. Слово из четырёх букв можно было бы нарисовать и попроще, уронить вперёд, например, букву «З». Но у нас с Шилой она не простая, а иногда даже самая настоящая. Жопа на улице, внутри тоже не лучше. Я тороплюсь захлопнуть все двери и окна, когда дождь уже начинает барабанить в крышу. Это слова её сыплются словно гильзы от строчащего пулемёта губ. Её крышу давно снесло, она хочет, чтобы снесло и мою, чтобы мы стали похожи, чтобы я тоже, как и она, выпустил пар, чтобы нам было легче друг друга после простить. Чтобы я подумал: «Ей не хватает», и она то же самое про меня: «Крышу снесло, теперь ему не хватает».
