Она повернулась, но не увидела в тумане воина, издевавшегося над нею. Вместо него там притаились двенадцать существ, не имевших облика. Но она ощущала их присутствие. Дюжина древних, холодных созданий.
– Лгунья, – хором произнесли они. – Предательница. Трусиха.
Кровь на воротах впиталась в камень, словно они поглотили последнее воспоминание о молодом короле. Ворота предназначались для нее, но туда вошел он. А она позволила ему войти.
Стук изнутри гроба не прекращался.
– Этот ящик никогда не откроется, – сказали существа.
Едва моргнув, она оказалась внутри ящика. Камень был таким холодным, а воздух – спертым. Она и колотила по крышке, не переставая кричать. Отважилась моргнуть снова и тут же ощутила на себе цепи. Лицо сдавливала маска…
Аэлина проснулась. В жаровнях догорали угли. От Рована, обнимавшего ее, пахло соснами и снегом. Снаружи завывал ветер, надувая и раскачивая стенки шатра.
До чего же она устала. Если существуют пределы усталости, она их достигла.
Остаток ночи Аэлина пролежала без сна, глядя в темноту.
Древняя дорога, по которой они двигались, напоминала высохшую жилу, протянувшуюся через весь континент. Просеки, выжигаемые Аэлиной по обеим сторонам дороги, несколько расширяли ее, но не настолько, чтобы давать большой обзор. До Эндовьера оставалось не менее дня пути, однако Аэлина уже сейчас чувствовала его присутствие и словно видела на горизонте стену Руннских гор.
Как всегда, она ехала впереди. Говорить не хотелось. Утро незаметно перешло в день. Рован ехал слева, тем самым отгораживая ее от Эндовьера. Аэлина посылала вперед волны пламени, дотла сжигавшие древние деревья. Магический ветер Рована рассеивал дым, чтобы противники не узнали об их приближении.
Минувшим вечером он закончил наносить татуировку на спину Аэлины и с помощью ручного зеркальца показал, как выглядят ее новые узоры. Такие же были и на его спине.
Аэлина взглянула на ястребиные крылья, украшавшие теперь ее спину, и молча поцеловала Рована. Поцелуи длились, пока на нем не исчезла вся одежда и пока Аэлина не уселась на него верхом. Дальше слова можно было не искать. Впрочем, они и не требовались.
К утру ее спина зажила, хотя еще оставались чувствительные точки, где чернила не успели загустеть. Они давили на кожу. Наверное, на подъезде к Эндовьеру спину перестанет саднить.
Когда-то она выбралась с эндовьерской каторги. Она выжила.
После Эндовьера. После Маэвы.
И сейчас ее первейшей задачей было нестись во весь опор на север и пытаться спасти жителей Террасена, пока Морат не стер их с лица земли и пока туда не явились Эраван с Маэвой.
Но сознание своей миссии не избавляло Аэлину от тягостного чувства скорой встречи с Эндовьером. Бывшая каторга словно звала ее еще раз взглянуть на то страшное место. Выбравшись оттуда, Аэлина думала, что больше никогда не увидит Эндовьер. И вот…
После краткого привала к Аэлине присоединилась Элида. Сейчас она ехала справа, молча поглядывая на деревья. Сегодня Элида сидела в седле прямая, как стрела. На щеках играл румянец. Аэлина догадывалась о его причинах. Казалось, стоит обернуться, и увидишь на лице Лоркана самодовольную, чисто мужскую улыбку.
Но слова, произнесенные Элидой, были далеки от охов и вздохов влюбленной девчонки.
– Когда Варнон увез меня из Перранта, я думала, что уже никогда не увижу Террасен.
Румянец на щеках Элиды погас. Губы вытянулись в тонкую линию.
Из всех них только Элиде выпало пожить в Морате, увидеть тамошние ужасы и, самое главное, не сгинуть.
– Одно время и мне казалось, что я больше не увижу Террасен.
– Когда ты была ассасином? – Элида задумалась. – Или когда попала на каторгу?
– И в Рафтхоле, и в Эндовьере.
Возможно, Элиде хотелось поговорить, отчего она и поехала рядом.
– В Эндовьере было тяжелее по другой причине. Оттуда до террасенской границы – чуть больше двух лиг. И каждый день я жила с мыслью, что могу умереть в соляных копях и не увидеть родины.
Элида понимающе кивала.
– Вот и я думала, что умру в той башне и никто не вспомнит о моем существовании.
В определенном смысле, они обе были пленницами и каторжанками. Обе знали тяжесть кандалов, от которых у каждой остались шрамы.
Точнее, шрамы остались у Элиды. Когда-то Аэлина мечтала убрать эти шрамы. Ей и в голову не приходило, что затем она станет жалеть об их исчезновении.
– Главное – мы с тобой не сломались и выбрались из этих ужасов, – сказала Аэлина.
– Да, не сломались, – повторила Элида, сжимая ее руку.
Аэлине отчаянно захотелось, чтобы все кончилось. Не только война с Моратом. Всё. Ей даже стало тяжело дышать.
Показалась развилка. Если свернуть влево, окажешься прямо в Эндовьере. Аэлина поежилась. И почти сразу же послышались тревожные крики руккинов. Все это время они вели наблюдение за окрестностями, двигаясь вдоль полосы между лесом и горами.
Аэлина выхватила из ножен Златинец. Рован достал свой меч. Армия остановилась. Солдаты напряженно вглядывались в окрестный лес и задирали голову к небу.
Едва раздались эти крики, над головой Аэлины проплыла громадная черная тень, заслонявшая солнце.
Дракон.
Лучники приготовились стрелять. Руккины погнались за драконом. Если разведчицы Железнозубых заметили двигающуюся армию…
Аэлина тоже приготовилась к магическому удару. Дракон летел прямо к ним, едва видимый сквозь сплетения голых ветвей. Вспышка света отогнала ближайших к дракону руккинов, не причинив им вреда.
Это был даже не свет, а лед, который сверкнул и тут же превратился в пламя.
Рован, узнав, кто перед ними, закричал, запрещая стрелять.
Дракон опустился прямо на развилку. Он был сам по себе, без седла и всадников.
Последовала новая вспышка. На месте дракона появился Дорин Хавильяр в грязном, порванном плаще.
Аэлина пришпорила лошадь и понеслась к нему. Следом поскакали Рован, Элида и остальные.
Дорин поднял руку. При виде Аэлины глаза адарланского короля удивленно округлились, но он даже не улыбнулся. Лицо его оставалось предельно серьезным.
Аэлина сразу поняла причину.
При нем были Ключи Вэрда. Все три.
Глава 88
В руке Эдиона и под ребрами полыхало настоящее пламя. Более жгучее, нежели огненные копья. Наверное, даже в огненных владениях бога Хелласа не было такого жара.
Целителей, владеющих магией, в Оринфе не было. Раной Эдиона занималась женщина-лекарь. Он пришел в себя, когда она стала накладывать первые швы. Эдиону не оставалось иного, как сунуть в рот предложенный ею кожаный кляп и терпеть невыносимую боль.
