— Позвольте покинуть вас на несколько минут, — в низком поклоне просит глашатай и направляется к выходу из зала.
Пора и мне на покой, благо есть повод. Поднимаюсь и, пошатываясь, плетусь следом, опрометчиво надеясь, что выгляжу не слишком глупо: судя по насмешливым взглядам, представляю собой зрелище жалкое и заслуживающее осуждения. Ускоряю шаг, вываливаюсь из дверного проёма и утыкаюсь в спину пепельноволосой красавицы, которая никак не ожидала преследования.
— П-позвольте узнать ваш... ваш-ше имя, hevary.
— Отойди от неё.
О, знакомое шипение. Гаккар в двух шагах впереди нас, и выражение, замеченное мной в бесцветных глаза, не сулит ничего хорошего.
— Да я, собсснно...
— Отойди.
Она не повышает голос, скорее, даже переходит на шёпот, но каждый звук, слетевший с тонких губ, иглой вонзается мне в уши.
— Поч-чему бы мне не познакомиться с красивой девушкой? Я — парень хоть куда и вообще...
— Она не для тебя. Понятно, да?
Ришиан сжимает запястье глашатая и точным рывком притягивает к себе, лишая меня опоры. Но падать ещё рано: падать следует аккурат после того, как две женщины сливаются в страстном и глубоком поцелуе, не стесняясь моего присутствия. Пальцы гаккара нежно тонут в жемчужных кудрях, а глашатай словно боится шевельнуться, но лишь из страха доставить неудобство своему... своей партнёрше.
Девочки любят друг друга? Что ж, и такое бывает. Насколько помню, у Локки в её заведении есть по меньшей мере три счастливых парочки, в свободное от проявления взаимных чувств время доставляющих удовольствие лицам противоположного пола. Ничего необычного. Хотя, гаккар наверняка рассчитывал на другой эффект, потому что по окончании поцелуя в направленном на меня взгляде явственно читалось недоумение. А всё из-за чего? Из-за моего полнейшего равнодушия. Кстати, это вовсе не одно и тоже с бесстрастностью. Задумывались когда-нибудь? Я — неоднократно, с того самого мига, как наставник заявил Сэйдисс, что её сын «равнодушен и к добру, и к злу». Тогда, лет пятнадцать назад, его слова показались мне оскорблением, но много позже, получив время на размышления (ввиду невозможности проводить дни как-то иначе, нежели в раздумьях), я понял: наставник вовсе не пытался меня оскорбить. Напротив, нашёл во мне качество, способное развиться в любую из сторон.
Равнодушие — равное отношение, равное восприятие. Оно может быть опасным в том смысле, что если вы остро отзываетесь на нечто радостное и светлое, то не меньшее потрясение (правда, обратного направления) получите, столкнувшись со злом. Тут необходимо правильно рассчитывать силу своего «равнодушия»: приходить в восторг и умиление от любого прекрасного чуда, и при этом погружаться в пучины скорби, встречая беду? Или же оставаться предельно спокойным в обоих случаях? Что вам больше по душе? Я, пройдя от одного конца радуги чувств до другого, решил выбрать середину: и радуюсь не до поросячьего визга, и скорблю не до горючих слёз. Подозреваю, подобных мне людей много на свете и, возможно, именно поэтому мир ещё живёт и здравствует. В самом деле, чувства не должны быть всепоглощающими: тогда всё существование становится чередой взлётов и падений. Словно ты всю жизнь качаешься на качелях, да так азартно, что в любой момент можешь и сам замертво упасть на землю, и покалечить сидящего напротив тебя. Я знаю: мои действия разумны и правильны, но иногда всё же до зуда в кончиках пальцев завидую тем, кто беспечно раскачивает качели своей жизни...
— Ну?
Нетерпеливый heve Майс. Впрочем, как можно осуждать человека, ожидающего самого главного решения в своей судьбе?
— М-м-м?
— Вы всё узнали?
— Пожалуй, да.
— И?
Да он весь трясётся... Прямо-таки, охвачен лихорадкой надежды.
— Я всё вам расскажу. Но не сейчас.
— А когда?
Он почти взвыл, заставив меня сморщиться: громкие звуки всегда утомляют мою хмельную голову.
— Завтра. То есть, сегодня... Утром.
— Но почему?
— Потому... Потому что я устал. Потому что мне нужно отдохнуть. Поспать, к примеру. Я отправляюсь домой, а поутру, часиков, скажем, в десять, навещу вас и дам полный отчёт.
— Домой? Вы можете спать прямо здесь, если желаете.
Я покачал пальцем перед лицом хозяина «Перевала»:
— Э нет: спать я буду только дома, в своей любимой постельке. Или ничего не получится.
Майс скривился, но всё же согласно выдохнул:
— Хорошо. Риш, проводи его: а то ещё нарвётся на патруль — ищи его потом...
* * *
Я не лгал и не старался лишний раз поизмываться над сгорающим от нетерпения хозяином игрового дома. К сожалению, ибо — стоило. Нет, моё стремление вернуться домой было вызвано насущной необходимостью поместить печать в исходный контур и тем самым восстановить длину нитей, связывающих душу и тело.
Когда душа отправляется побродить, нити связей не рвутся: иначе подобная «прогулка» была бы первой и последней для смельчака. Нити растягиваются. А растягиваясь, истончаются почти до предела. Разумеется, чтобы всё встало на свои места, толщина связей вновь должна стать прежней, и как раз для её восстановления служит контур, заложенный Сэйдисс в границы мэнора. Строго говоря, мне не рекомендуется надолго покидать Кэллос. Правда, это не значит, что я привязан к моему дому на веки вечные. Вовсе нет. Просто если соберусь куда-то переезжать, придётся озаботиться возведением подобного контура по новому месту жительства. А сделано сие исключительно для удобства Заклинательницы: её личное присутствие, контролирующее печать, не может радовать меня каждый день существования, так что довольствуюсь малым — отражением Сэйдисс в камнях ограды...
Калитка скрипнула, открываясь. Ришиан недоверчиво спросила:
— Мы пришли, да?
Поправляю:
— Я пришёл. А ты можешь возвращаться.
Гаккар с сомнением устремил взгляд на протоптанную тропку посреди аллеи, ведущей к дому.
— А ты дойдёшь, да?
Я, в свою очередь, обозрел маршрут следования — до ближайшего поворота.
— Почему бы и нет?
— Скорее рухнешь в сугроб и будешь спать в нём... Вечным сном, — придя к такому выводу, Ришиан снова подхватила меня под руку и поволокла внутрь ограды.
Я не вырывался: очень надо. Провожают — и чудно. Тем более, тропка, ещё днём казавшаяся мне вполне проходимой, вдруг начала упорно сопротивляться моим шагам...
До дома мы добрели, отмеченные поцелуями снега не только по колено: на повороте мне то ли захотелось прилечь, то ли шагнуть в другую сторону, в результате чего я рухнул, как подкошенный, а гаккару пришлось меня поднимать и отряхивать, заодно залепив мне пару хлёстких пощёчин — для приведения хоть в какое-нибудь чувство.
