Самое нелюбимое мной состояние, кстати. Глаза закрываются, ноги и всё остальное тело кажутся сделанными из студня, а сознание ясное, как никогда. И мысли в нём шествуют степенно и важно, яркие, чёткие, на удивление последовательные. При этом с виду — размазня размазнёй. И никаких сил не хватает, чтобы объяснить окружающим: со мной всё в полном порядке. Полнейшем. А что слова связываю с трудом, так это язык виноват. Устал и нуждается в отдыхе.
— И что дальше?
Ришиан втащила меня на крыльцо.
— Дальше?
А правда, что дальше? Наверное, нужно войти. Для того чтобы войти, обычно открывают дверь. Дверь имеется. Чем её открывают? Ключом. Где у меня ключ? Не помню. Брал с собой? Аглис его знает...
Собираюсь поискать над притолокой, но гаккар, по-своему оценив возникшую в разговоре паузу, а именно: уверившись в том, что попасть в дом самостоятельно я не могу, поступил так, как и положено поступать. Постучал дверным молотком.
Честно говоря, не ожидал от кого-то из домашних бодрствования в третьем часу ночи, но дверь открылась почти сразу же после затихания стука. А может, мне так показалось: не считал удары пульса. Открылась и...
— Попрощаемся, да?
Ришиан сгребла меня в охапку и накрыла мои губы своими.
Пробовали целоваться со змеёй? Мне вот довелось. Сегодня. Сейчас. Любопытное ощущение, особенно угрожающе щекочущий нёбо раздвоенный язык: мол, только попробуй дёрнуться — пожалеешь. А в целом ничего неожиданного: женщина, она и есть женщина. Но с какой радости вдруг?
Ришиан ослабила хватку и отстранилась. Повернула голову, бросая взгляд куда-то в дом. Я во время неожиданной атаки оказался спиной к дверям и не мог видеть, для кого был разыгран странный спектакль, а когда обернулся, дверной проём был уже девственно пуст. Ну и ладно. Мне сейчас необходимо только одно: постель.
— В десять утра, да? — Напомнил гаккар.
— Угу, — подтвердил я, перебираясь через порог.
В десять, так в десять. Всё равно, матушка встаёт ни свет, ни заря: разбудит.
Нить седьмая.
Не спеши вперёд
Не закончив старых дел:
Можешь не дойти.
— Тэйлен!
И не будет мне покоя... Никогда.
— Что ты вчера натворил?
Разве я творил? У меня, к примеру, стойкое ощущение, что разрушал. Кстати, откуда оно взялось вместе с горечью во рту?
— Просыпайся немедленно!
Нет, так мы не договаривались. Немедленно... Только при соблюдении вполне определённых условий, поэтому считаю необходимым, не отцепляя друг от друга веки, уточнить:
— Который час?
Матушка любезно сообщает:
— Семь с половиной пробило!
Семь с половиной? Пойдёт. Приоткрываю один глаз.
Каула, одетая, причёсанная, готовая к выходу в свет (читай, на свидание с лавками Нэйвоса), стоит у кровати, сцепив пальцы рук и прижав их к животу: любимая поза, недвусмысленно намекающая на провинность того, кому предназначена.
— Так рано, а вы уже на ногах?
— Раньше встанешь... — матушка начинает народную поговорку, а я заканчиваю:
— Дальше будешь. Хорошо, вопрос снимается. Но зачем так грозно на меня смотреть? Что случилось?
Каула всплескивает руками:
— И он ещё спрашивает! Да кто ж кроме тебя знает?
— Знает о чём?
— Чем ты обидел Ливин?
Обидел? Вот ещё новость. По-моему, вчера, после недолгого разговора в кабинете мы больше не виделись. Да, девушка была не в лучшем расположении духа, но всего лишь грустила, а не серьёзно обижалась. Наверное. Может быть.
Сажусь на постели, потягиваясь.
— Не помню. А в чём дело?
— Она ушла.
Ну ушла, ну и на здоровье...
Стойте. Как «ушла»?!
Заметив в моих глазах недоумённый вопрос, Каула охотно продолжила докладывать о событиях, прошедших мимо меня:
— Встала сегодня рано-рано, собрала свои пожитки и ушла. Сказала, что не может больше оставаться в этом доме. Это ты постарался?
Постарался? Я ничего не делал. Точнее, ничего противозаконного и святотатственного, а все прочие поступки вполне укладываются в моё обычное времяпрепровождение. А может... Неужели?
Она открывала мне ночью дверь? Тогда всё понятно: Ришиан не могла знать о наших отношениях, но, увидев на пороге молодую женщину в ночной рубашке, сделала верный вывод и мигом сочинила и исполнила пьеску, сделавшую бы честь любым столичным подмосткам. Но разве повод достаточен для гордого презрения и скоропостижного бегства?
— Так ты виноват? — не унималась Каула.
— В какой-то мере... Но я ничего не обещал и ни в чём не клялся, стало быть, не нарушил своих слов.
Матушка присела на постель рядом со мной.
— Да что случилось-то?
— Вчера вечером... ночью, то есть, я вернулся поздно и не один. Мне просто помогали добраться до дома.
Сразу следует уточняющий вопрос:
— В подпитии, конечно?
— Немного.
Брови матушки картинно взмывают вверх.
— Ну, скажем, не слишком пьяный. Усталый и только. Меня сопровождала женщина...
Говорю, а сам невольно задумываюсь: что видела Ливин? В уличной одежде пол гаккара не различить, поэтому... Она вполне могла подумать, что я целуюсь с мужчиной. Ой-ой-ой. Положим, для столичной жительницы такой поворот событий не станет откровением — лишь вызовет брезгливую ухмылку, но если учесть, откуда прибыла моя невеста, зрелище могло породить шок. Неизгладимый. Пожалуй, она простила бы мне другую женщину, но увидев жениха в «мужских» объятиях, оказалась потрясена сверх меры. Ну, Ришиан, ты даже не представляешь, что натворила!
Матушка заинтересованно понукает меня к продолжению:
— Женщина? Кто такая? Красивая? Из хорошей семьи?
— Ну какая «хорошая семья», право слово? Обыкновенная женщина. Служит в приличном игровом доме, только и всего. Хозяин велел ей меня проводить.
— Раз всё так просто, почему на Ливин утром лица не было?
Устало огрызаюсь:
— А я откуда знаю? Наверно, потому, что на прощание мы с этой женщиной поцеловались. По-дружески.
При произнесении последних слов уверенности мне явно не хватило: Каула покачала головой.
— Знаю я, какая дружба бывает между мужчиной и женщиной.
— Чистая правда: ничего другого! Просто мы... немного увлеклись.
— Друг другом?
