– Мастер, вы ошибаетесь, – расстроенно сказала Бруни. – Я даже не знала, что она закончена!
– Но она не закончена! – воскликнул Висту.
Клозильда старательно молчала и делала вид, что любуется собственными пальцами, больше похожими на сардельки.
– Если бы она была не закончена, вы не ответили бы утвердительно на мой вопрос, есть ли у вас картина, которая заставит задуматься о жизни! – улыбнулась Бруни. – Висту, если выставление «Похищения» – вопрос денег, мы решим его к нашему общему удовольствию!
– Обязательно решим! – поддакнул Григо, лукаво блестя глазами.
– Я… – Вистун сжал руки на груди. – Я не уверен, что она достойна быть выставленной!
– Возможно, стоит дать решить это посетителям галереи? – мягко уточнил Хризопраз. – Нельзя открывать выставку без гвоздя!
– Без какого гвоздя? – с подозрением поинтересовалась Клози, наконец подавая голос.
– Без гвоздя выставки! – провозгласил секретарь.
– Висту, миленький, согласись! – матрона Мипидо умоляюще посмотрела на него. – Я отказываюсь от своего желания иметь собственную карету и прошу тебя подарить мне на свадьбу твое согласие выставить «Похищение»!
– Пресвятые тапочки, ты просила подарить тебе карету? – засмеялась Бруни.
– Ну, должна же быть у девушки мечта? – смущенно улыбнулась Клози, и Вистун взглянул на нее с обожанием.
– Давайте так, – хлопнула в ладоши принцесса, – мы с Его Высочеством Аркеем дарим вашему семейству карету, а вы, Висту, сегодня же привезете «Похищение» сюда с тем, чтобы уже завтра мы могли открыть галерею!
«Умница!» – одними губами прошептал Григо.
Глаза маленького мастера блеснули.
– С лошадьми? – уточнил он.
– Две коняшки вас устроят? – вопросом на вопрос ответила Бруни.
– Три! – воскликнула, не сдержав восторга, Клозильда и, подхватив жениха, закружила по галерее. – Три коняшки, и мы увидим «Похищение» уже завтра, правда, Вистунчик?
– По рукам! – косясь на принцессу через плечо, подтвердил улыбающийся художник.
* * *
«Однажды тебя тоже убьют…»
Архимагистр Никорин вздрогнула и проснулась.
– Что ты? – раздался тихий голос.
Она повернула лицо и увидела в темноте желтые глаза, горящие, как две луны. Другую такое зрелище испугало бы, но не ее. И не после слов, услышанных в полном туманной мути сне.
– Кошмар приснился, Грой. – Она повернулась, положила голову ему на грудь, слушая мерный стук сердца.
Ритм завораживал, успокаивал, казался самой главной вселенской тайной, познанной в ночи, в тишине, в темноте…
Он обнял ее бережно, как умел. Тишина сменилась ожиданием. Физически ощутимым, плотным.
– Ты что? – не поднимая головы, спросила Ники, как он только что спрашивал ее. – Кошмар приснился?
– Ты его любишь? – последовал тихий вопрос.
И тишина разбила тишину на тысячу осколков.
Ники отстранилась.
– О чем ты?
На его улыбку указали блеснувшие в темноте зубы.
– Ни о чем… Так…
– Разве такие, как мы, способны любить? – поинтересовалась она, отчаянно желая, чтобы голос не дрогнул.
В это мгновение ей казалось, что она не с любовником ведет разговор, а с кем-то другим, невидимым, с тем, чей шепот раздался в тишине.
– Такие, как мы… – эхом отозвался Грой.
Его сердце билось ровно. У таких, как они, нет сердца…
«Неправда! – ответил Ники внутренний голос. – Ты лукавишь!»
Она приподнялась, повернула к себе его лицо. Легко целовать в темноте того, чьи глаза – как луны. Его неуловимое движение, и она уже под ним, а он нависает над ней на вытянутых руках, сильным коленом раздвигая ее ноги.
– Пускай у нас нет сердца, но мы живы, – шепчет Грой, накрывая ее тяжестью своего тела, – и сейчас я докажу тебе это…
* * *
На вершине Безумной клубился туман: утром – разбавленный нежными розово-оранжевыми красками, днем – белый как парное молоко, вечером – с оттенком сизо-серого, а ночью – седой и пугающий. Первые годы учения Ясин и Ники не покидали гору, на ощупь изучая скалы, края обрывов и расселин, камни на пути. Спустя пять лет они уже безошибочно спускались к основанию Безумной и поднимались обратно по узкой тропе, шедшей между камнями и трещинами. Спустя десять – научились не видеть туман, как будто его и не существовало.
«Зримое не существует для тех, кто владеет Силой, сравнимой с вашей! – говорил Белый старец. – Но разум – гордец! Он обманывает вас, тасует картинки, как карты, держа в рукаве великую пустоту и не рассказывая о том, что только вы можете вылепить из нее реальность…»
Ники, которая однажды чуть было не сорвалась в расселину, прекрасно помнила «великую пустоту», неожиданно оказавшуюся под ногами, и чувство мгновенного страха, похожего на змеиный укус. В тот раз Ясин, каким-то наитием оказавшийся рядом, вслепую ухватил ее за шкирку, не дав упасть. Этот страх оступиться после долго отравлял ей жизнь. Одно дело – сознательно ступить в пропасть, желая докричаться до мастера, который отказывает тебе в обучении, но совсем другое – лишиться здоровья и жизни по собственной глупости и прихоти случая. Боялась она ровно до тех пор, покуда не овладела собственным Даром до той степени, что стала применять его не задумываясь. Еще не единожды она срывалась и… левитировала, не давая себе упасть и разбиться, изгоняя чувство страха чувством собственного могущества, не единожды заставляла землю оказываться под ногами после такой высоты, падение с которой не пережило бы ни одно живое существо.
Лежащий под горой мир казался придуманным. Где-то там шли войны, меняли границы государства, и птицы снимались в полет – а здесь царили покой, туман, голос и воля Белого старца.
– Тебе не жалко ее? – спросила однажды Ники, наблюдая, как Ясин свежует косулю, которой приказал выйти из леса. – Ведь она выполнила твой приказ.
– Ты хочешь голодать, Ники? – насмешливо посмотрел он на нее, продолжая орудовать ножом. – К твоим услугам ягоды и корешки, а мне нужно мясо!
– Я не хочу голодать, – качнула она головой, – я просто думаю дальше тебя…
– Это как? – удивился он.
– На зов нашей Силы выйдет любой, – она смотрела за горизонт, и казалось ей, оттуда торопятся к ней смешные неуклюжие фигурки, бегут, падают, поднимаются, снова бегут…
– И? – Ясин опустил нож, глядя на нее. Руки у него были по локоть в крови.
– И мы сможем убить любого, – тихо сказала Ники, поднялась с камня, на котором сидела, и ушла бродить по горе, смотреть на облака, бесконечно меняющие форму.
Зорель нашел ее ближе к вечеру, протянул кусок жареного мяса, завернутый в лист лопуха, и флягу с водой.
