– Хорошо, двадцать!
Матрона Мипидо неожиданно изящно закружилась. В глазах ее загорелись лукавые огоньки.
– Вы упоминали мою пластику, почтенный мастер, мне было так приятно это слышать! – мурлыкнула она. – И я не встречала во дворце дам… моей комплекции. Возможно, вы опасаетесь не справиться с заказом?
– Да как вы!.. – возмутился Артазель, но спустя мгновение захохотал: – Чувствую крепкую мастеровую хватку моих стрекозок!
Бруни и Клози, переглянувшись, захихикали как девчонки.
– Хорошо, – добавил портной, отсмеявшись, – пусть будет тридцатипроцентная скидка на платье невесты и десятипроцентная – на платье подружки невесты! Только никаких салатовых грядок, хусним, в моей мастерской! Я еще не забыл заказ вашей, Ваше Высочество, подруги, госпожи рю Дюмемнон!
Женщины дружно кивнули.
– В примерочную! – приказал мастер, доставая из кармана фартука портновский метр. – Почтенная матрона, вам придется скинуть платье и остаться в одном белье, дабы мерки получились точными!
Мерки он снимал долго и вдумчиво. Иногда отступал на шаг от Клози, которой из-за роста не пришлось взгромождаться на специальный пуфик, и разглядывал ее, как разглядывают природный катаклизм, – с перемежающимися в глазах восхищением, ужасом и мыслями о вечном.
– Когда, говорите, свадьба? – уточнил Артазель, закончив.
– Через седмицу, – ответила Бруни за подругу.
– Время еще есть, и это прекрасно! – покивал мастер и бесцеремонно указал на дверь. – А теперь идите, мне нужно работать!
– Чудесный человек! – воскликнула матрона Мипидо, оказавшись в коридоре. – То есть гном! Я слышала, о нем толковали, что он единственный гном-портной в Вишенроге, который обшивает только людей! Это правда?
Принцесса пожала плечами.
– О мастере Артазеле почти ничего не известно, Клози. С тех пор как я попала во дворец, я слышала множество слухов о нем, и, похоже, большинство – неправда. Но я точно знаю, что Артазель никогда не использует свое полное имя. Никому не известно, мастер ли он Синих гор или Весеречских скал? Или, может быть, Серой скалы? Известно, что он служил еще деду и бабке Его Величества. Той самой бабке, – Бруни с тоской взглянула на чудовищный перстень на пальце, – чье кольцо я вынуждена носить!
Клози, взяв ее за руку, вздохнула не без зависти.
– Чудесное кольцо, Твое Высочество, такое красивое, такое большое! Здоровское кольцо!
– Подарила бы тебе его с удовольствием, – хмыкнула Бруни, – но не могу!
Они ушли, переговариваясь.
В маленькой комнате позади примерочной Артазель, сидя за столом, с воодушевлением набрасывал на большом листе бумаги эскизы свадебного платья и даже не подозревал, что совсем рядом с ним находится Его Величество Редьярд Третий…
Король со счастливой улыбкой отпрянул от потайного глазка. Услышав в коридоре разговор Бруни и Клозильды, он не зря нырнул в этот секретный кабинет, из которого примерочная была видна как на ладони!
Редьярд поправил ставший тесным гульфик… Маленький портной прав!
Какая мощь!
Какая скульптурность!
Какая пластика!
Все это должно оказаться в его руках! В одежде… А лучше без нее!
* * *
Большой поэтический турнир начинался сразу после Весеннего бала, подобно паводку затопляя городские площади. Труверы, менестрели, стихоплеты и графоманы читали почтенной публике свои шедевры, соревнуясь в звучности голосов и артистизме. Любой мог принять участие в соревновании, но надо сказать, что публика в Вишенроге, как и во всяком столичном городе, была избалована зрелищами и неплохо разбиралась в стихах. Поэтому в следующий круг турнира – квартальный – выходили немногие. Большинство же было освистано и прогнано прочь, иногда – пинками.
В наступающих сумерках рядом с фургоном горел костерок, бросая на его аляповато раскрашенную стену танцующие отблески. Они оживляли изображение эльфийки, которое начинало соблазнительно шевелиться. С площади звучал сильный и срывающийся от волнения голос молодого поэта:
Клин журавлиный, тянущийся ввысь,
Дарит сердцу – печаль, а мечте – колыбель.
Невзирая на все и живя невзначай,
Нарисуй мне на облаке
Белую дверь.
Дома, смотрящие на площадь фасадами, заглушали чтеца, и казалось, его голос звучит издалека – то ли из прошлого, то ли из будущего.
К своим собственным снам на рассвете вернись,
Опустив мне в ладони серебряной искрой,
Невесомым пером и дыханьем небыстрым
Сюжет для романа
С названием «Жизнь».
Гент Мертвая голова, сидящий на приступочке фургона, покачал головой и хмыкнул.
– Придумают тоже! Роман с названием «Жизнь»!
– Ничего удивительного, – возразила Алли, задумчиво помешивая морс в висящем на распорках над огнем котелке. – Каждый из нас проживает свою историю, которую вполне можно назвать романом!
– Мне по вкусу героические баллады, – засмеялся Гент, – там есть размах и вообще есть чему поучиться.
В неуклонно надвигающейся на Вишенрог ночи голос поэта взял финальную ноту:
Я вот этим ключом отопру все замки,
И не скрипнут блестящие петли случайно…
Мы, как небо и птица, стали близки,
Называя друг друга
Мечтой и печалью*.
– Какая чушь! – послышался скрипучий голос магистра Иживолиса. – Алли, где мой морс?
Девушка молча налила морса в кружку и передала Генту, который протянул ее в темноту фургона.
– Вы никогда не верили в любовь, мэтр, – грустно произнесла она, разливая оставшийся напиток по кружкам для себя и Гентукки. – И, наверное, никогда не поверите! А между тем она существует!
– Нет ничего более эфемерного, чем любовь, – прозвучало из фургона. – Прекрасный призрак, за которым люди носятся, сломя голову, забывая о собственном благополучии. Некоторым кажется, будто они наконец достигли ее… И они любуются ею с улыбкой слабоумных, не подозревая, что перед ними пустота.
– Подозреваю, что вы говорите страшные вещи, мэтр, – ухмыльнулся Гент, – но поскольку они ко мне не относятся, мне проще. А вот Алли сейчас расплачется…
– Не дождешься, – вскинула подбородок та. Ее глаза блестели. – Мэтр, вы, как всегда, правы! Я – та, что в поисках любви носится по всему Тикрею, сломя голову и забывая о собственном благополучии. Хотя я предпочла бы найти ее рядом…
– И мы называли бы друг друга «мечтой и печалью»? – голос Людвина сочился ядом.
Алли только головой покачала. Запрокинув голову, загляделась на звезды.
