Герцог рю Вилль, наоборот, спал крепким сном человека, не ведавшего, что такое совесть.
Принцессе Оридане снилась улыбка мужских привлекательных губ. Она очень хорошо помнила эту улыбку, но никак не могла вспомнить лица того, кому она принадлежала.
Где-то на границе с Драгобужьем поднимался с земли лис, отряхивался и оборачивался красноволосым мужчиной. Молча смотрел, как подходит к нему волшебница с глазами цвета озерного льда, появившаяся из ниоткуда.
– Что-то случилось? – спросил он, когда она остановилась совсем близко.
Загадочно улыбнувшись, она поднялась на цыпочки и прошептала в самое ухо, вызвав в его теле волну жара, прокатившуюся по позвоночнику к паху:
– Я соскучилась…
А в замке ласурских королей, у кровати, на которой спала Ванилька, стоял, не дыша и не замечая, как по щекам текут слезы, Король шутов, Повелитель смеха, Господин шуток и Хозяин толп, спасенный мэтром Жужином от жестокого похмелья. Стоял и смотрел, как на груди его жены распластался похожий на лягушонка Людвин рю Дюмемнон. Младенец хмурил во сне комические бровки, кривил губки – переживал долгую дорогу из тьмы лона к солнечному свету.
От этого дивного зрелища Дрюню отвлекли стук конских копыт и заливистый собачий лай, прозвучавшие в ночи. Он поспешил к окну и успел увидеть, как исчезает в воротах конь с таким знакомым всадником в сопровождении здоровенного пса, стремительной тенью стелющегося по земле.
Его Величество гнал коня прочь от столицы и ничего этого не знал. Он знал лишь одно: игла, засевшая в сердце, вынудила его покинуть городские стены. Ночной ветер будто выдувал туман из памяти, обнажая острые углы прошлого, биться об которые было больно и до сих пор.
Стрема, радуясь движению, оглашал округу басовитым лаем, вызывавшим отклик у собак из окрестных деревень, и оглядывался на хозяина, словно звал за собой. В дом, в который возвращался. Король не улыбался, как обычно, глядя на него.
Когда на горизонте неровной линией, перечеркнувшей звездный свет, встала громада Ласурской чащи, Редьярд придержал коня, а потом и вовсе спешился и пошел вперед, держа гнедого в поводу. Сердце колотилось так, словно Его Величество не ехал верхом, а бежал.
Убежавший вперед пес одним прыжком пересек границу между пустошью и чащей, а затем вернулся, вопросительно глядя на хозяина – мол, почему не идешь следом? Король покачал головой и замер, глядя в черноту, притаившуюся под лесным пологом, вдыхая весенние ароматы древесных соков, хвои и влажной земли. Поскуливая, волкодав уселся у его ног и застыл; двигались лишь чуткие уши и нос.
Нет ничего страшнее, чем смотреть в темноту. Чем дольше всматриваешься, тем сильнее кажется, что она проникает в тебя, обволакивает и смотрит голодным ответным взглядом. Ее взор физически ощутим, от него бегут мурашки по коже и приподнимаются волоски на затылке, а сердце начинает чудить и пропускать удары. И кажется, еще миг – и темнота прыгнет на тебя как зверь, чтобы поглотить, растворить, стереть навсегда с лица этого мира…
Его Величество моргнул, приходя в себя. Стрема дремал у его ног, положив большую голову на лапы. Над лесом рассвет белел полосой, и между деревьями уже видна была заветная тропинка. Если другие звериные тропы вели к водопою и укромным местам, то эта, единственная, бежала туда, куда Редьярд стремился, но никак не мог попасть: к его недостижимой мечте с дерзкими губами, копной черных волос и с глазами, как дикие сливы. Пресветлая, столько лет прошло, Эстель, наверное, давно выглядит настоящей ведьмой – старой, седой и беззубой, – а он все не решается переступить эту черту! Боится, что не сможет остановиться, если пойдет по этой тропинке… Но, Аркаеш его побери, он помнит обо всем: о новом храме, строительство которого только началось, о скором появлении внука, об угрозе, нависшей над Ласурией. Помнит каждое из тысяч неоконченных дел, требующих его внимания, присутствия, ежедневного участия…
Если и существуют узы более болезненные, чем узы памяти, то это узы долга!
Передернув могучими плечами, король приказал псу:
– Стрема, идем!
Волкодав вскочил, глядя на хозяина с надеждой: неужели сейчас они поохотятся?
Его Величество развернулся и пошел прочь. Пес поплелся за ним, но вдруг навострил уши, неуверенно гавкнул и… помчался в лес.
– Стрема! – позвал удивленный Редьярд. И уже громче: – Стремительный, ко мне!
Ответом ему было пение ранних птиц и шум ветра в древесных кронах.
Король прождал около часа, иногда принимаясь звать пса, но тот так и не вернулся. Ощущая себя за этот час постаревшим, Редьярд оседлал гнедого и поехал обратно.
Солнце едва позолотило сторожевые башни крепостной стены, когда король подъезжал к Вишенрогу. В дворцовых воротах слонялась, словно не находила себе места, фигура в сиренево-зелено-красном.
Его Величество спешился, кинул поводья подбежавшему конюшему и, хлопнув шута по плечу, преувеличенно жизнерадостно спросил:
– Ты чего маешься?
Саднило сердце от беспокойства о Стреме. А с другой стороны, пес взрослый, опытный – набегается, вернется!
– Набегался? Вернулся? – спросил Дрюня, заглядывая королю в глаза, и тот вздрогнул от совпадения собственных мыслей и его слов. – А я испугался…
– Чего же, дурень? – заинтересовался Редьярд.
– Я решил, ты нас покинул, братец, – тихо сказал шут, и его голос жалобно дрогнул.
Его Величество остановился, будто налетел на невидимую преграду, посмотрел на ласурский флаг, развевающийся на шпиле, и пошел во дворец.
– Когда один приходит в мир, другой из него уходит… – прошептал Дрюня у него за спиной. – Я знаю, братец, ты давно этого хочешь!
