Приглашенный в «Собеседник» великий насмешник стал одним из самых активных авторов. Он опередил Дашкову в создании толкового словаря – напечатал в журнале свой словарь, «Опыт Российского сословника». Это был первый российский… сатирический словарь! Он заботливо знакомил со значением некоторых слов в отечественной жизни. Вот, например, статья о словах «запамятовать, забыть, предать забвению»: «Можно запамятовать имя судьи, который грабит, но трудно забыть, что он грабитель, и само правосудие обязано преступление его не предавать забвению».
На «Словаре» наш Бомарше не успокоился. Он воспользовался разрешением задавать вопросы редакции. И отправил (конечно же, анонимно) «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особое внимание». Скажем сразу: язвительных вопросов! Императрице тоже анонимно, но пришлось на них отвечать.
Но что же заинтересовало мрачного литератора после двадцати лет ее правления, когда держава достигла таких успехов в войнах, в образовании, в законодательстве?
«Отчего многих добрых людей видим в отставке?» – спрашивает он, конечно же, имея в виду судьбу Никиты Панина.
«Многие добрые люди вышли из службы, вероятно, для того, что нашли выгоду быть в отставке», – отвечает она.
«Отчего все в долгах?» – спрашивает весьма актуально писатель.
Екатерина отвечает насмешливо: «Оттого… что проживают более, нежели дохода имеют».
«Отчего главное старание большой части дворян состоит не в том, чтоб поскорей сделать детей своих людьми, а в том, чтоб поскорее сделать их не служа гвардии унтер-офицерами?»
«Одно легче другого!» (она определенно на высоте).
«Отчего знаки почестей, долженствующие свидетельствовать истинные отечеству заслуги, не производят по большой части к носящим их ни малейшего душевного почтения?»
«Оттого, что всякий любит и почитает лишь себе подобного, а не общественные и особенные добродетели», – начинает сердиться она.
«Отчего в прежние времена шуты… и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?»
Здесь в первый раз Екатерина не выдержала. Это был прямой выпад против человека, которого она знала всю жизнь, – давнего знакомца Льва Нарышкина. Он потешал до слез ее, обожавшую веселье. Нарышкин, например, заведовал царскими лошадьми, хотя не ездил верхом. Когда его назначили директором какого-то департамента, он пришел и увидел кошку на своем столе. И сказал: «Ну вот, видите, место занято», – и больше туда не показывался.
В ответ на явное поношение любимца она впервые ответила зло: «Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели…» Возможно, здесь она окончательно поняла: даже ее имя не сдержит наших литераторов. И поставила рядом с опасным вопросом «NB» – важное.
«В чем состоит наш национальный характер?» – интересовался «аноним».
«В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от Творца человеку данных».
Так она объяснила Фонвизину: ему необходимо «скорое понятие» того, что без «образцового послушания» «свободоязычие» может завести его слишком далеко.
Но Фонвизин не унимался. В это время произошла история с Державиным. Поэту не забыли обличений в «Фелице». И ставший знаменитым автор «Фелицы» подвергся открытому преследованию генерал-прокурора Вяземского. Державин знал, как по-прежнему жалок и беспомощен поэт в России. Именно тогда он написал своему другу, секретарю Екатерины Храповицкому, о бескрылых поэтах и вечном ярме русского литератора.
Страха связанным цепями
И рожденным под жезлом,
Можно ль орлими крылами
К солнцу нам парить умом?
А хотя б и возлетали, —
Чувствуем ярмо свое.
Должны мы всегда стараться,
Чтобы сильным угождать,
Их любимцам поклоняться,
Словом, взглядом их ласкать.
Раб и похвалить не может,
Он лишь может только льстить…
Державин, служивший в Сенате, подал в отставку, и поклонница «Фелицы» эту отставку приняла. И тогда Фонвизин опубликовал в «Собеседнике» «Челобитную Российской Минерве от российских писателей».
Разразившись обязательной похвалой божественному Величеству – Минерве, Фонвизин посмел обличать придворное окружение Императрицы. Он утверждал нечто вопиющее – независимость писателя от сильных мира сего.
Российская Минерва окончательно поняла: желанного журнала она опять не дождется. И Екатерина, раздаривавшая сотни тысяч чиновникам и фаворитам, стала вдруг очень бережливой и, сославшись на убыточность журнала, «Собеседник» попросту закрыла.
Но памятливая Императрица не забудет Фонвизину ни заговора, ни Конституции, ни Панина, ни Нарышкина, ни «Собеседника».
Так же как не забыла благодарная Императрица Державину его «Фелицы». И, ушедший в отставку скромным сенатским служащим, Державин неожиданно был назначен… правителем Олонецкого наместничества. Этот фантастический взлет стал началом блестящей чиновничьей карьеры поэта. Просветитель Екатерина умела ценить нужные таланты. И Державин ее не обманет. Он сочинит знаменитый неофициальный гимн Империи – «Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!».
Диспут после смерти
Галантный век опускался в могилу – уходили великие. Дидро умер в 1784 году. Он вывез из России простуду и стыд, безропотно уступив в спорах великой монархине. Екатерина продолжала о нем заботиться до его смерти. Жалкая квартира Дидро в Париже находилась на высоком этаже, и ему было все труднее взбираться домой после обязательной прогулки в Пале Рояле. (Пале Рояль – парк дворца главного оппозиционера, герцога Орлеанского, превратился в это время в клуб либералов под открытым небом.)
Она приказала барону Гримму купить философу удобное жилье. Дидро успел в него переехать за две недели до смерти. После смерти Дидро его библиотека перекочевала в Россию…
К концу восьмидесятых Екатерина обладала наследством обоих властителей дум Европы – их книгами. Окруженная сочинениями, которые они читали и хранили, она могла себя чувствовать законной наследницей их мысли. Вместе с книгами получила она и рукописи Дидро. При разборе его бумаг произошла сенсация – было найдено неопубликованное сочинение «Племянник Рамо». Об этом сочинении Дидро не упоминал даже в письмах. Герой книги – циник, клеветник, омерзительный и… обольстительный Рамо существовал. Он действительно был племянником Дидро. И, видно, это заставляло Дидро колебаться с изданием. Этот неопубликованный философский сатирический диалог оказался вершиной творчества великого просветителя.
Но одновременно она узнала неожиданное и печальное. Оказалось, в этих бумагах покойный Дидро продолжал их спор. С возмущением прочла «Клеопатра с душой Брута» истинное мнение Дидро о Наказе Уложенной Комиссии, которым она не переставала гордиться. Дидро писал (посмел писать!), что ее Наказ имеет смысл, только когда народ властвует над Государем. Если же вся власть принадлежит Государю, забудьте о власти закона. Написал Дидро и о крепостном праве: «Есть только один способ уничтожить злоупотребления рабством – отменить рабство и управлять лишь свободными людьми. И есть превосходное средство предупредить восстание крепостных – это сделать так, чтоб не было крепостных!»
