Анна Никитична Нарышкина начала водить Платона Зубова к Императрице. И Храповицкий записал: «караульный секунд-ротмистр Платон Зубов начал ходить через верх» (то есть в покои Государыни)… Да, она повела себя, как обманутая молоденькая девушка, – захотела тотчас показать неверному любовнику и двору, что не очень-то нужна ей любовь Мамонова!.. У нее любовь новая, и любовник куда моложе!
«Некий чернявый»
Но оказалось, она… влюбилась! Это была любовь с первого взгляда. Она увидела такого миниатюрного, по сравнению с прежними потемкинскими посланцами, но такого уютного, милого… Он показался шестидесятилетней Екатерине желанным нежным ребенком, напомнившим ушедшего Сашеньку Ланского. Будто Сашенька пришел утереть ее слезы… В ней заговорили вместе Мать и Вечная Весна.
Написав длиннейшее письмо мужу о коварной измене его протеже, упомянула торжествующе, что уже через неделю сообщит относительно «некоего Чернявого». И добавила: «Хорошо, что Мамонов «затеял интригу» (то есть изменил), иначе она не узнала бы Чернявого!» Вот такой любимый ею «улыбательный» финал!
На коленях просили прощения
Но история с Мамоновым по-прежнему не давала покоя. Она не выдержала – сама заговорила с Храповицким. Он записал весь разговор: «Слышал ли ты, Александр Васильевич, историю здешнюю?» – «Слышал, Ваше Величество». – «Я ведь с ним давно не в короткой связи [не спала. – Э. Р.]… А примечать в нем перемену стала, как завел карету [до этого выезжал только с ней. – Э. Р.]. Он и сам на днях проговорился, что совесть мучит. Его душит его любовь, его двуличие. Но когда не мог себя преодолеть, зачем не сказать откровенно. Ты подумай, он год как влюблен. Год! …Нельзя вообразить, сколько я терпела! Бог с ним! Пусть будут счастливы. Я простила их и дозволила жениться!»
Храповицкий записывает ее распоряжение и финал истории: «Приказано мне заготовить указ о пожалованье [Мамонову. – Э. Р.] деревень, купленных у князя Репнина и Чебышева, и 2250 душ. Перед вечерним выходом ее величество изволила обручить графа и княжну. Они стоя на коленях просили прощения и прощены». Двадцать первого июня Храповицкий записывает: «Сама мне сказывать изволила об обручении и что все его бранят…» «Представь сам, что бы ты сделал?» – «Сразу не найдешь ответа», – отвечает секретарь, пытаясь придумать угодный ей ответ. На самом деле ей ответ не нужен. Она говорит с ним, как с собой… После всех ее страданий Храповицкий записывает результат: «Зубов сидел, через верх проведенный».
«Я здорова и весела и как муха ожила»
Итак, она, как положено Императрице, присутствовала на обручении своей фрейлины со вчерашним фаворитом. Она сумела остаться просвещенной повелительницей. Никакой мести! Мамонов получил положенное фавориту в отставке: 100 тысяч рублей и две с половиной тысячи крепостных плюс великолепный дом в Москве, куда они тотчас после помолвки обязаны уехать. Но Петербург для него теперь закрыт.
Официально камергер Мамонов отправлен в отпуск. К ее удовлетворению, в Москве Мамонов скоро заскучал в браке. Он даже написал письмо Екатерине, но… апартаменты фаворитов дважды на вход не работали. Вскоре она смогла отчитаться перед Гриммом: «Что касается неблагодарных, то они очень строго наказали сами себя… что может быть хуже положения человека, одаренного умом… как очутиться в тридцать лет в деревне с женой брюзгой и капризной, которую он ежедневно попрекает, что остался один с ней и для нее».
Все знает Императрица… если хочет знать. Отпуск опальному фавориту будет продлеваться постоянно. При ее жизни Мамонов не увидит Петербурга.
И все это время в письмах она упрекает мужа-друга в том, что не открыл ей правду. Муж отвечает: «Мне жаль было тебя, кормилица, видеть, а паче несносна была его грубость и притворные болезни. Будьте уверены, что он скучит своей Дульцинеею, и так уже тяжело ему было платить: за нею долгу тридцать тысяч, а он деньги очень жалует…»
Теперь она все время будет писать Потемкину о Чернявом. Она понимает, как волнуется муж чужим выбором… И продолжает успокаивать его: «Я знаю, что ты меня любишь и ничем меня не оскорбишь. А без сего человека, вздумай сам, в каком бы я могла быть… фатальном положении. Adieu, mon Ami».
В это время из Парижа приходят пугающие новости. Восьмого июля записывает Храповицкий: «Разговор о переменах во Франции. Получено известие, что Третье сословие самовольно составило Собрание Национальное».
Но муж, ведущий трудную войну на юге, явно недоволен ее самостоятельным выбором. Потемкин пишет, «что устал, как собака». И, главное, предостерегает ее не спешить с окончательным выбором Фаворита. Она понимает – он сердится! Еще бы – впервые за долгое время Фаворит выбран не им!
И она обманывает Потемкина – «она еще не сделала выбор».
Она пишет: «Еще нет ничего спешного, мы очень скромны и вовсе не нетерпеливы, потому что мы очень заняты [еще бы, две войны!]… Но мы любим этого ребенка, который действительно очень интересен; и ему только девятнадцать лет [на самом деле Зубову двадцать два].
И добавляет главное: «Я здорова и весела и как муха ожила».
Яснее не скажешь! Так что – пора! Приходится Потемкину одобрить выбор Императрицы. И Потемкин написал в письме, которое не сохранилось, добрые слова о «ребенке».
12 августа она отвечает: «Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким Чернявым… Это довольно милое дитя… он вовсе не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа».
Потемкину пришлось отвечать Чернявому…
Она: «Вложенное твое письмо ответное… принято было огненными и радостью наполненными глазами, а как сердце и ум весь составлен из чувств, то и благодарность и искренность за долг почитается». Итак, водный резервуар выключен. Красный Кафтан, воспетый в письмах к Гримму, быстро позабыт, как были быстро забыты Корсаков, Зорич, Завадовский, Ермолов… и прочие, нам неизвестные. Пора писать Гримму о Зубове.
Но этот открытый миру калейдоскоп любовников уже порождал калейдоскоп легенд…
Оргии развратной Кибелы
В 1788 году в гроте Царского Села поставили скульптуру Екатерины в образе Кибелы-Цереры. Кибела – богиня, явившаяся в Грецию из Фракии, – была олицетворением Природы, матерью Богов, как Екатерина – матерью и бабкой будущих Цезарей. Но со временем появились извращения культа – тайные оргии, мистерии жрецов Кибелы. Екатерина об этих извращениях не знала…
Но знающие восприняли скульптуру «Екатерина-Кибела» как тайный знак. И вот уже Шарль Массон, воспитатель ее внуков, в своих «Секретных записках о России» пишет о Екатерине – Северной Кибеле – и ее мифических оргиях с братьями Зубовыми. В этих оргиях, по словам Массона, нежный и слабый Платоша уступал место могучему старшему брату Валериану, ибо сам не в силах был ублажить безмерно чувственную Императрицу. Когда-то братья Орловы – Григорий и богатырь Алексей – пользовались ею вместе с той же целью, – написал Массон.
