В вагоне было темно, и пахло сырым картоном. Теплый воздух окутал меня, затягивая внутрь. Я поднялась и закрыла дверь, стараясь не хлопнуть. В следующее мгновение поезд мягко заскользил вперед. Платформа осталась позади, одна, как танцовщица без партнера в том саду.
39. Поезд мечты
Я забилась в угол коридора, зная, что, если меня поймают – мне конец. Тюрьма. Хлопанье дверей, лязг замков, тишина, никаких «спокойной ночи». В тот раз, когда я сбежала на поезде, мне удалось добраться лишь до Ист-Кройдона, а потом пришлось сдаться, потому что буйная пьяная компания страшно напугала меня. Тогда я угодила прямиком в изолятор на 28 дней. Буйные алкаши имеют привычку шататься по вагонам, это факт. Но пока я никого не видела. Разве что темные тени бегали по полу, стенам и потолку под равномерный стук колес и шум двигателя. Может, я вообще единственный пассажир этого поезда. Может, и машиниста нет. Может, поезд идет сам по себе. Я и поезд мечты, спешащий исчезнуть с лица земли.
Но вот подошел человек в бейсболке. Я застыла. Сразу бросилось в глаза, что он ирландец, но не знаю, как я угадала. В памяти ожили картинки далекого ирландского прошлого с лицами людей на улице – мужчин, отдыхающих на мосту, женщин, толкающих детские коляски. Лица были такие же, как у него, и от них веяло домом. Мужчина кивнул и подошел ко мне, и я заметила, что глаза у него красные, воспаленные. Не пьяный, просто хотел спать, как и я. Он разрушил заклятие.
– Свободно? – спросил он.
Я подумала, что он имеет в виду проезд.
– Бесплатно?
– Туалет? – Он говорил с акцентом. Сва-бадна. Тай-лет. – Он показал жестом, и я обнаружила, что стою у двери туалета с табличкой: СВОБОДНО.
Я улыбнулась.
– Да. Конечно.
Я посторонилась, и он зашел в кабинку. Я двинулась в ту сторону, откуда он пришел, перешагивая через шаткую сцепку между вагонами. Двери раздвинулись, и я оказалась в длинном вагоне. Тут и там сидели люди, их было немного. Двое бормотали. Один храпел. На полу валялись пластиковые кофейные чашки, пустые. Женщина обнимала маленького мальчика, который спал, уткнувшись ей в подмышку, и, хотя ему было лет шесть или около того, в нем, как и в том парне в бейсболке, угадывался ирландец с большой буквы «И». Он спал с приоткрытым ртом, ресницы трепетали, на носу проступала россыпь веснушек. Мама читала, позевывая, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить сына. Она подула на его волосы, смахивая челку с глаз, и улыбнулась ему как своему бесценному сокровищу. Она не заметила, как я прошла мимо, потому что находилась в совершенно другом мире.
Может быть, они как раз реальные, мелькнуло в голове. А призрак – я.
Меня как будто не существовало, судя по тому, что никто не замечал моего присутствия.
Трим, бывало, рассказывал, как это прикольно – ездить «зайцем» в поездах. Перемещаешься по вагонам, скрываясь от контролера, а если запахнет жареным, запираешься в туалете. Он говорил, что объехал так всю Англию, вплоть до Ньюкасла, где его младший брат жил в приемной семье, и до Грейвзенда, где жил его настоящий отец и где все еще хуже, чем кажется. И эти путешествия обошлись ему бесплатно. Сначала, как учил он, проходишь билетный контроль, прикидываясь панически испуганным ребенком, отставшим от мамы. Потом садишься в поезд и там уже бегаешь по вагонам от контролеров. Потом ты выходишь и говоришь, что твоя мама уже прошла через контроль со всеми билетами, и показываешь на женщину, которая уходит с выводком детей. Если верить Триму, эти сказки все принимают за чистую монету. Впрочем, я бы не стала доверять Триму, Мистеру-Рожденному-в-Самолете.
Я шла по вагону, нервничая и ожидая, что вот-вот мне навстречу выскочит билетер.
В тамбуре я остановилась у окна, но в следующем вагоне маячила фигура, похожая на охранника, поэтому я бросилась назад. Кто-то приоткрыл окно, и стало холодно. Я поежилась. На двери туалета снова появилась надпись СВОБОДНО, и я шмыгнула в кабинку, запираясь там.
Я перевела дух. Посмотрела в зеркало.
Если не считать зеркальца в тюбике губной помады, я не видела собственного отражения целую вечность.
И что же я увидела?
Достаточно, чтобы плакучая ива зарыдала в голос.
Гламурная няшка исчезла. Я больше походила на террориста под кайфом, которого только что протащили через живую изгородь. Щеки в пятнах и подтеках, волосы растрепаны, белокурые пряди вперемешку с каштановыми, ошметки грязи на воротнике. Глаза и нос покраснели и зудели, искусанные губы потрескались и кровоточили. Рука дрожала, когда я потянулась за расческой. Я сняла парик. Сначала расчесала свои волосы, потом парик, натянув его на кулак. Умылась. Достала зубную щетку и вспомнила, что у меня нет зубной пасты. Я почистила воротник, но лишь размазала грязь. И тогда я села на стульчак и заплакала. Слезы просто катились по лицу и капали с носа, и глаза еще больше опухали, но я не могла остановиться.
Майко снова оказался рядом со мной, как когда-то в приюте, когда у меня случалась истерика. «Плачь, сколько хочешь, Холли, – говорил он. – Потому что, когда ты выплачешь все слезы, мир изменится. Станет лучше. Обещаю, Холли».
Но на этот раз Майко ошибся. Если я перестану плакать, ничего не изменится. Свет в туалете будет таким же болезненно-зеленым, как и девушка в зеркале, и все вокруг. Она посмотрела на меня покрасневшими глазами-щелками и вдруг снова стала маленькой Холли, девочкой в спущенных носках, с золотыми звездочками из школы. Раздался свисток, поезд качнулся, и я схватилась за края умывальника, чтобы не упасть. «Помогите, – кричала мне девушка, запертая в зеркале, как муха в янтарном кольце. – Помогите мне. Кто-нибудь. Пожалуйста». Я протянула руку и дотронулась до нее и как будто оказалась по ту сторону зеркала, и неведомая сила потащила нас обеих в высотный дом, на этот раз настоящий.
Облупленная краска на стенах, источающих зловоние. Я крадусь по коридору, навстречу голосам. Мама и Дэнни снова ругаются. Их голоса звучат то выше, то ниже, как шум лифтов, но доносятся из кухни. Я стою в дверях. Мама жарит на сковороде яичницу с беконом, переворачивая ломтики, примостившись на высоком табурете, который Дэнни притащил с помойки. Как будто она слишком устала, чтобы стоять. В одной руке у нее стакан с бесцветным напитком, в другой – лопатка, и она в своем черном прозрачном халате, сквозь который просвечивает лососево-розовая ночнушка, и она хмурится.
– Я бы предпочел жидкий ужин, – ворчит Дэнни, шлепая ее по руке.
– Заткнись, – огрызается мама. – Я из-за тебя уже разбила желток.
– Терпеть не могу, когда желток растекается, Бридж. – Дэнни поворачивается и смотрит на меня. Поднимает глаза к небу. – Она – худший повар в истории графства Корк. Согласна, Хейч? – Так он меня теперь называет. Не Кукла или Тролль, просто Хейч. Он произносит это по-ирландски, и звучит, как сильный зуд.
– Иди, почисти зубы, Холл. Проваливай. – Это говорит мама. Она протягивает Дэнни тарелку. – Уходите, вы оба. Мне нужно погладить блузку.
