– Ты не можешь заткнуться и наслаждаться моментом? Смотри, начинают.
Действительно, светодиоды, парившие над Арно, начинают свое оживленное «Техниколором» представление, и их движения сопровождают синхронные звуковые взрывы.
Я пожимаю плечами: пиротехника меня никогда не впечатляла.
– Еще меня всегда интересовало, куда деваются мертвые москиты. – Я показываю на столетние камни Понте-Веккио. – Разве землю не должны покрывать миллионы мертвых москитов?
– Я об этом никогда не думала, – говорит Сильвия, глядя вверх. Она в задумчивости прикусывает губу. – Может, ветер разносит их повсюду?
– А может, их съедают птицы и стрекозы.
Сильвия улыбается и качает головой.
– Стрекозы не едят москитов.
– Что? – спрашиваю я, искренне удивленный.
– Да, на самом деле их называют долгоножками. Они вообще почти ничего не едят, после того как вылупляются из куколок.
– Ты мне мозг взорвала! Вообще-то мне пришлось проверить, а то вдруг ты меня морочишь. Поверить не могу.
– Угу. Вот самый маленький в мире кризис идентичности.
Вместо ответа я ссутулился, внезапно охваченный печалью.
Когда мы незадолго до того смотрели на «Мону Лизу», я кое-что понял. Очарование этого шедевра никогда не связывали с красотой модели – женщины, которую специалисты считают мадонной Лизой Герардини, женой флорентийского купца. Или с искусной кистью Да Винчи, или с композицией. Волшебство картины связано с вечным вопросом, на который мы не можем ответить: что за этой улыбкой?
Загадка «Моны Лизы» стала еще неразрешимее, когда мы ее потеряли. Если бы мы потеряли водяную лилию или звездную ночь, мы бы это пережили. Мы не стали бы обшаривать планету, не нашли бы раннюю версию, которую могли бы объявить настоящей, не затеяли бы спор, который заменяет вопрос «Что за этой улыбкой?» на «Которая «Мона Лиза» настоящая?» Мы бы не смотрели на нее и не спрашивали себя: «Кто она?» Или в моем случае «кто я?».
После прошлогодних испытаний я напечатал обеих «Лиз» и повесил на стене нашей спальни. По ночам Сильвия спала, а я бесконечно смотрел на них. Которая из них я? Исчезнувшая «Лиза» или все-таки «Айзелуортская Лиза», ранняя и менее интересная версия, обретшая подлинность путем разрушения моего второго, лучшего «я»?
Я надеялся, придя сюда и посмотрев ей в глаза, понять, что отличает эту версию от ее предшественницы. Надеялся положить конец собственной неиссякающей экзистенциальной боли. И понял: не важно, который из нас я. Я реален, как реальна Джоконда, не потому, что мы оригиналы, а потому, что мы здесь.
Сильвия заметила неожиданную перемену в моем настроении и взяла меня за руку.
– Что случилось?
Я посмотрел вниз, на темную реку.
– Ты смотришь на меня и думаешь: «Это мой муж Джоэль Байрам». Но действительно ли я – он?
– О чем ты?
В ее глазах нарастает тревога.
Я сконфуженно чешу щеку.
– Я думал: со стороны геенномитов крайне тщеславно считать, что мы можем портить свои души. Что мы можем…
Я осекаюсь: озабоченность Сильвии быстро сменяется ужасом. Такого выражения ее лица я не видел с того вечера. Она больше не смотрит на меня, она смотрит сквозь меня. Закинув голову, она смотрит на небеса.
Неожиданно мои коммы заполняют срочные обновления. Главное из них – хэштег #ГляньНаверх.
Вы видите, ребята?
Какого дьявола?
Отстой. Верните фейерверк!
Сейчас что, реклама?
Я поднимаю голову.
В небе, где мгновением раньше проецировался прекрасно срежиссированный фейерверк, сейчас появилось новое гигантское изображение: снимающий идет по ТЦ. Встав перед входом, они вытягивают вперед руки, плотно сплетя пальцы, кивают головами. Еще шесть человек в одежде, усеянной светодиодами, взявшись за руки, окружают кресло Панчева эскроу. Показалась прядь сверкающих волос.
Как угли в пламени.
– Они молятся, – сказала Сильвия.
Надпись под изображением подтверждает ее предположение: под сжатыми руками появились слова: «УЗРИТЕ ВОЛЮ БОГА». Камера на мгновение поворачивает, и я вижу логотип «Международного транспорта» над забрызганной кровью консолью кондуктора.
– Это вестибюль исследовательского отдела в штаб-квартире МТ, – говорит Сильвия со страхом.
Я молчу.
Камера возвращается к пустому креслу. Знакомая мгновенная вспышка, на миг затмевающая изображение. Объектив камеры изменяет фокусное расстояние и показывает человека, сидящего в кресле Панчева эскроу. Обнаженного мужчину. Его силуэт кажется знакомым. Человек встает и идет к камере. С животиком, лысеющий, невысокий. Изображение фокусируется, молитва набирает громкость. На только что напечатанном лице появляется улыбка.
Это он. Он вернулся.
– Не смотри! – велю я Сильвии. Я пытаюсь закрыть ей глаза ладонями, но она отталкивает мои руки.
Экран белеет, и на нем появляется надпись «ПУЛЬСА Д’НУРА», освещая небо, как молния с небес.
Черт.
Послесловие
МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО, КОГДА ИМЕЕШЬ ДЕЛО С твердой научной фантастикой, особенно важно понимать факты. Например, один из лучших и наиболее известных писателей в этой сфере, Ларри Нивен, в своем первом же рассказе «Самое холодное место» неправильно изложил один очень важный научный факт. В этом рассказе самым холодным местом была темная сторона Меркурия, которая во время написания рассказа считалась всегда обращенной в сторону от Солнца из-за приливных сил. Но прежде чем рассказ был напечатан, установили, что Меркурий поворачивается относительно Солнца в резонансе 3 к 2. Значит, рассказ был напечатан с научной ошибкой. Впрочем, карьере Нивена это особо не помешало.
Поскольку действие «Двойного эффекта» происходит в середине двадцать второго века, думаю, история покажет, что во многом я ошибался. Я очень старался избежать ошибок, но так как я только поклонник квантовой физики, но не физик, я пользовался советами моего друга Джо Санторо, настоящего биофизика; он проверял – а иногда и изобретал – факты, которые сделали бы мир двадцать второго века научно правдоподобным. Джо один из умнейших известных мне людей. Вероятно, он краснеет, читая это. Тем не менее без него «Двойной эффект» не появился бы.
В апреле 2016 года, узнав, что роман напечатают, я взял у Джо интервью.
Таль: Давайте сразу покончим с обязательными сведениями. Пожалуйста, назовите свое имя и расскажите, чем вы занимаетесь.
Джо: Меня зовут Джо Санторо, и я биофизик. Я работаю в клинике радиационной онкологии на Лонг-Айленде. Мы – те, кто гарантирует, что медицинский линейный ускоритель дает нужные дозы радиации пациентам, проходящим лучевую терапию. Мы также разрабатываем для пациентов планы лечения, точно определяющие место приложения лучей. Мы отвечаем за повседневный контроль качества большинства разнообразных звеньев цепи лучевой терапии: за компьютерный томограф, за линейный ускоритель, за томографическую диагностику в ходе лечения и так далее.
