В четвертый павильон мы перешли из третьего по длинной узенькой кишке подземного тоннеля и сразу же очутились на записи нового шоу «Комеди-клуба». Кресла партера, прикрытые газетами для сохранности обивки, были тесно уставлены клетками с попугаями, а между рядами на отдельных насестах равномерно рассредоточились две дюжины удодов, которые по традиции отвечали за смех в зале.
Из всех носителей, импортных и отечественных, самки удодов признавались самыми трудновоспитуемыми – даже на шрайб-команды они реагировали с третьего раза. Но если им что-то втемяшивалось в память, вытравить было нельзя. Смех в их исполнении считался идеальным для любого шоу: заливистым в меру, сытым без лишней тупизны и зажигательным в рамках противопожарной безопасности.
У клубных комедиантов мы задержались ненадолго. Хотя юморили тут радостно и задорно, среди тем для шуток почему-то главенствовала одна-единственная. Так что едва румяный хлопец в полосатых штанишках на лямках приблизился к подиуму и объявил: «Афанасий Фет. Стихи о любви. Жопа, робкое дыханье…», наша Ирма Игоревна на миг схватилась за голову, как человечек с эмблемы «Мосфоно», а затем с удивительным проворством стала выпихивать нас за пределы смотровой площадки, что-то бормоча про возрастные ограничения для смешанных групп. Вслед нам доносилась разудалая песня на мотив древнего советского хита «Не плачь, девчонка»: «Наш ротный старшина имеет ордена, а капитан имеет стар-ши-ну!» – и слышались раскаты бодрейшего удодского хохота.
В шестом павильоне репетировали рекламный клип глазированных батончиков с ореховой начинкой. Судя по тому, что носителей, подготовленных к записи, в зал пока не доставили, номер только обкатывался. Рекламируемую продукцию в ярких зеленых фантиках внушительной горкой навалили прямо на крышку рояля. Однако ни пингвинообразный дирижер у пюпитра, ни седой аккомпаниатор, ни мелкий солист-пацанчик, стоящий на стуле с высокой спинкой, ни хористы, вечные любители халявы, не посягали на лакомство – даже старались в его сторону не глядеть. Возможно, те батончики были совсем запредельной дрянью. Но, скорее всего, народ на сцене уже обтрескался ими настолько, что видеть их не мог.
Пока наша группа осваивалась на очередной смотровой площадке, дирижер-пингвин все еще листал ноты. Наконец, одернув полы фрака, он взмахнул палочкой. Аккомпаниатор заиграл вступление. Маленький солист вцепился в спинку стула обеими руками, сделал судорожный вдох, а потом завел звонким детским дискантом:
Осенью дождливой, как на грех,
Пролетел над городом орех.
Он летел, и с ветром был в ладу-у-у
Из рогатки пущенный фунду-у-у-у-у-у-у-ук!
Повинуясь движению дирижерской палочки, следом вступил хор:
Простой лесной орех,
Ты не миндаль, не кешью.
Возьми меня, орех,
В свою страну орешью,
Где много ви-та-минов
И ми-кро-э-ле-мен-тов,
Умчи меня туда, лесной оре-е-е-е-е-ех…
– Стоп-стоп! – дирижер остановил хор и постучал палочкой о пюпитр. – Никуда не годится. Не верю. Не ве-рю. Думаете, если работаете для рядовых москвичей, а не для снобов из филармоний, не надо выкладываться? Большая ошибка. Все наоборот. Вас будут слушать в пятистах супермаркетах по всей области, ежедневно по полмиллиона человек. Им не нужно объяснять про микроэлементы: они знать не знают, с чем это едят. Они должны вместе с вами ощутить полет, ясно? По-лет. Они сами должны почувствовать себя вот этими орехами, вам ясно? Всем ясно? Тогда давайте еще раз, с первой цифры. Но сначала кто-нибудь принесите ребенку попить, иначе он не вытянет верхнее ля. Я ведь угадал, Григорий?
С нашей смотровой площадки мы видели, как юного солиста Григория бережно отцепляют от спинки стула и наливают ему газировки.
– А разве орехи могут летать? – поинтересовалась все та же розовая дурочка. – И что, по правде есть такая орешья страна?
Оба японца, переглянувшись, опять закивали. Таджик на этот раз не повернул головы, внешне оставаясь ко всему безучастным, но его загипсованная рука сама дернулась вниз, словно у нее было особое мнение – как в страшном комиксе «Зловещие мертвецы». Обладатель бархатного пиджачка сдвинул кепку на затылок и пожал плечами: дескать, сам не видел, не летал, врать не буду. Сушеная американка строго процедила: «Итс импосибл, бэйби». Наша гидша Ирма Игоревна рассерженной коброй зашипела на всех: «Тсс. Тсс. Тсс». Я понял, что лучшего момента свалить не будет, и стал тихонько отступать к выходу.
Глава шестая. Голуби войны
Эрик и Эдик уже терпеливо дожидались меня у дверей павильона номер 19. Как они проникли в «Мосфоно», допытываться я не стал: и так понятно, что не через ворота и не по билетам.
– Задержитесь пока в коридоре, на втором этаже, – попросил я у братьев. – Побудьте недалеко от офиса 221, чтобы я мог вас увидеть. Когда я высунусь, заходите по одному. Сперва Эрик, потом Эдик. Можно наоборот, но, главное, не вдвоем. А дальше – по плану… Ну все, я иду к Бучко… Хотя погодите, еще не иду.
Я прислонился к стене, развязал тесемки и с наслаждением стянул уже ненужные меховые тапочки экскурсанта. Уф, маскировке конец: когда инспектор ФИАП при исполнении, он не обязан подчиняться чужим ведомственным инструкциям. Тем более что я и своим-то не больно подчиняюсь. Вламываться без ордера, без улик – занятие бесперспективное, инспекция так не поступает. На то и расчет.
– Можно к вам? – спросил я, приоткрывая дверь с номером 221.
Никто не отозвался, и я вошел. Внутри главный офис ООО «Бучко Аудиопродакшн» имел вид большого аквариума, только вместо рыбок повсюду царили птицы. Вдоль стен высоко под потолок уходили ряды клеток, которые и клетками-то назвать было неловко: это были однокомнатные прозрачные мини-коттеджи семьдесят на семьдесят, оборудованные принудительной вентиляцией и заселенные элитными жильцами, от сине-желтых макао до широкохвостых лорикатов. Наших отечественных носителей я, как ни вглядывался, здесь не заметил. Возможно, птиц когда-то содержали в боксах нижнего яруса – тех, что поменьше и победней, – но сейчас все они пустовали.
За столом с бело-золотой табличкой «И. В. БУЧКО» расположился коренастый шатен лет пятидесяти. Не обращая ни на кого внимания, он что-то неторопливо складывал и перемножал на новенькой электрической счетной машинке, а результат выписывал в столбик на лист бумаги. Хозяин офиса, должно быть, не отвык еще от работы с простым арифмометром, поскольку время от времени машинально пытался нащупать у своего агрегата боковую ручку механического привода. Всякий раз его пальцы хватали пустоту.
Минуту или две я завороженно следил за борьбой привычки с прогрессом, потом кашлянул. Ноль внимания. Пришлось подать голос.
– Здравствуйте, Илья Владимирович, – сказал я. – Меня зовут Иннокентий Ломов, я инспектор ФИАП… Мы можем поговорить?
Шатен щелкнул кнопкой, вновь поймал пальцами воздух, записал на листе еще одну цифру и лишь затем проговорил, не поднимая глаз:
– Ломов, Ломов… От кого же я недавно слышал эту фамилию?.. А-а-а, вспомнил. С утра в магазин к моему знакомому являлся крайне самоуверенный молокосос. Размахивал удостоверением и пытался впаять статью за контрафакт… Это, случайно, не ты был?
