– Поцеловаться хочешь?
А теперь вот это… О, только не снова! Неужели схватки будут длиться вечно? Ей хочется вытолкнуть его из себя. Она почти теряет сознание. Это никогда не закончится. Мэри слышит собственный крик, она правда больше не может терпеть. Покой нарушен, все воспоминания улетели, и она снова в своей спальне, в этих четырех стенах, со своей сестрой, которая хлопочет рядом как ненормальная, и с этой непреодолимой, неизбежной потребностью толкать, выталкивать боль из себя. Это все равно что хотеть пустить газы – так же неловко.
Как она до сих пор может быть жива, чувствуя такую адскую боль? Она действительно ощущает ребенка, когда его головка давит на нее, раскрывает, растягивает с такой силой, что мышцы словно бы обожжены огнем. Это должно остановиться. Ей кажется, пламя пожирает ее. Она вытягивает руку, пытаясь сделать хоть что-то и все прекратить, но ее пальцы касаются головы ребенка – и это такой ужас, прикоснуться к еще не рожденному ребенку, что в комнате все замирает. Она дотрагивается до своей дочери – первая в мире, кто это делает. Голова ребенка неровная, сморщенная, как холмистый горный хребет. Волосики мокрые и тонкие, как пух, а макушка мягкая. А она, Мэри, выталкивает дочь наружу, и вот уже у нее между ног можно разглядеть личико. Через мгновение, спустя одну странную, смятенную секунду дочь рождается на свет. Она лежит между ног матери, часто моргая, и весь мир давит на ее плечи. Тогда Мэри понимает самое главное – что должна любить этого малыша. Если я не смогу больше ничего тебе дать, клянусь подарить тебе это.
Пэт возится с горячей водой и полотенцами и говорит:
– Дыши глубоко и больше не тужься!
А Мэри ничего не может поделать. Нет, никакое глубокое дыхание не способно это прекратить.
Понадобилось только три потуги (всего три! – это Пэт сосчитает потом, как будто даже в процессе рождения внебрачного ребенка Мэри повезло) – и вот малыш уже лежит на кровати, скользкий, как скумбрия. Мэри стала матерью.
Она сделала это. Она жива, ребенок тоже, и все трое вместе с Пэт плачут.
– Это от радости, – говорит сестра и смотрит на часы.
Наверное, в то мгновение ей становится страшно, потому что их отец в пабе и скоро вернется домой, так как же они, черт побери, объяснят ему, откуда взялся ребенок?
Глава шестая
– «Шлюха» – с этим словом я была хорошо знакома, – сказала Мэри девочке, подбежавшей к ней. – Но из уст моего отца оно прозвучало так, что мне стало нестерпимо обидно. Можешь себе представить?
– Я бы сказала, что здесь гораздо больше подходит прозвище «Гудини», – ответила девочка, схватив Мэри за руку. Она быстро повела ее обратно, на другую сторону улицы. – Мама с ума сходит.
– У меня были дела.
– Какие дела?
– Мне нужно было кое-куда сходить.
– Если тебе что-то нужно, просто попроси меня. – Девочка быстро вела ее по тротуару. – Скорее, нам надо поспешить.
– Где-то случился пожар?
– Извини, но мама места себе не находит. К тому же ты в ночной рубашке, а это просто убийственно выглядит.
Они поспешно вошли в ворота, прошагали по двору, миновали несколько дверей и зашли в кабину лифта.
Девочка предупредила:
– Если ты не против, я ей не скажу, что ты добралась до главной улицы.
Они вышли из кабины лифта в холл, и Мэри поразил глухой звук, который издали костяшки пальцев девочки, постучавшей в дверь.
Дверь распахнула женщина.
– Слава богу. Где она была?
– У ворот. Недалеко.
Мэри затащили в квартиру. Вешалка, аквариум, гора туфель и ботинок. Дверь за ней захлопнулась. Мир уменьшился.
– В кухню, – сказала женщина и указала дорогу.
Мэри предложили сесть. Девушке предложили выйти.
Женщина села за стол, заваленный бумагами, и сложила пальцы пирамидкой под подбородком.
– Куда ты отправилась?
– Мне было нужно кое-что.
– Что именно?
– Я хотела…
Но все пропало. Было похоже на попытку сжать лучик света в кулаке. Проклятие!
Женщина нахмурилась.
– Я понимаю, находиться под одной крышей нам обеим неудобно, но убегать нельзя. Там дороги и машины. Это опасно. К тому же у моей дочери полно других дел, кроме того, чтобы гоняться за тобой.
Они молча смотрели друг на друга. Мэри не могла понять, чего от нее ждут.
Женщина сказала:
– Ты никогда не могла просидеть на одном месте дольше пяти минут, поэтому я сама не знаю, почему так удивлена. – Немного помолчав, она добавила: – Социальная работница сказала мне, что ты прожила с Джеком по одному и тому же адресу целых тринадцать лет, вот я и подумала, что ты могла измениться.
Джек? Это имя вызвало боль. Мэри пожала плечами и прогнала воспоминания о нем.
– Для тебя это поистине мировой рекорд, – сказала женщина. – Целых тринадцать лет.
Это был допрос? Происходило нечто очень неприятное.
Женщина продолжала:
– Вчера ты говорила, что посылала человека разыскивать меня. Почему ты так сказала?
Мэри задумалась: в этих словах было зерно правды.
– Может, ты потерялась? – спросила она.
Женщина вздохнула:
– Ладно, забудь.
Мэри отвели в гостиную и усадили в кресло у окна. Она получила приказ: «Оставайся здесь». И еще один: «Даже не думай сдвинуться с места».
В качестве охранника к ней приставили мальчишку. А девочке было велено подняться наверх и заняться какими-то контрольными по математике. Женщина ушла.
Прошло всего несколько минут, и Мэри вдруг резко выпрямилась, вспомнив кое о чем. Как же она могла забыть! Теперь воспоминания вернулись – яркие и острые, как лезвие ножа. Виктори-авеню, большего ей ничего не было нужно. Только это. Дом номер двадцать три с голубыми воротами, аккуратным палисадником и ступеньками, выложенными керамической плиткой, которые вели к парадной двери. Она, бывало, считала их, подбираясь к окну, чтобы заглянуть в него, а потом снова считала, когда уходила назад на цыпочках. Ступенек было восемь. И каждая запечатлелась в ее памяти.
Мэри встала с кресла и пошла к двери. На этот раз она не забудет. Будет повторять в уме много раз, пока не доберется до этого дома. Но мальчишка схватил ее за руку и сказал, что лучше вернуться в кресло, иначе будет плохо.
– Я должна идти.
– Тебе нельзя.
Нельзя? Неужели этот мальчишка тут главный? Он был неловкий, рыжий и к тому же в пижаме. Но он стоял подбоченившись и твердил ей, что она должна сесть в кресло.
