– И что я скажу? Что я нарушил все, во что верю? Изменил всем своим моральным принципам? Солгал полиции, ходил домой к свидетелям и издевался над ними. Я сделал для своей семьи все, что мог, однако моя жена убеждена, что я теряю рассудок.
– Ничего подобного я не говорила. Мы находимся в состоянии кризиса. Ничего странного в том, что мы на грани срыва.
– Мы?
Ульрика не смотрела на меня:
– Все по-разному справляются с кризисами.
Рано утром в понедельник она улетела в Стокгольм на важную встречу, а также для того, чтобы взять ключи от квартиры. Я получил эсэмэску с селфи и обещанием, что мы выберемся из всего этого. Она писала, что любит меня, что вместе мы все преодолеем.
Утром я позвонил Александре и Дино и тысячу раз извинился за свое поведение. Не могли бы они передать мои извинения Амине? Они проявили понимание и выразили надежду, что весь этот ад скоро закончится.
Постепенно мне удалось стряхнуть с себя состояние забытья. Я бродил по кварталу с мутным взором, мысли вяло текли в голове. Каждый встречный откровенно пялился на меня. Седовласый мужчина в сером пальто что-то пробормотал себе под нос и покачал головой, но, когда я спросил, что он сказал, взглянул на меня с укором, словно не понимая, о чем я.
В прихожей Ульрика составила коробки. Она уже начала укладывать самое необходимое для переезда. Остановившись, я долго глядел на них. Потом открыл одну коробку и покопался в ней. Вся наша жизнь в восьми коробках из-под бананов. В груди остро ощущалась пустота.
Всего две недели назад мы были нормальной семьей.
В четверг я встречал Ульрику на станции. Она вылезла из автобуса, доставлявшего пассажиров из аэропорта, и улыбнулась мне, сощурившись на солнце.
Мы обнялись и долго стояли так. Словно во времени образовалась дыра, и мы просто держались друг за друга, два тела, слившиеся воедино, – соединенные любовью, временем, судьбой. Богом? Среди всех этих маневрирующих автобусов, звенящих звонками велосипедов, опаздывающих студентов с дымящимися стаканчиками кофе в руках, спешащих клерков и прочего городского люда. Не думаю, чтобы мы изначально были созданы друг для друга, что существовал заранее составленный план свести нас с Ульрикой, но я верю – нет, я знаю, что время и любовь связали нас навсегда, мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас.
Бок о бок мы спустились к площади Клементсторгет и пошли по Бютарегатан. У меня в голове звучали слова апостола Павла. Тот, кто не заботится о своей семье, потерял веру в Христа.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Ульрика.
– Ужасно, – честно ответил я.
– Я люблю тебя, Адам. Мы должны быть сильными.
– Ради Стеллы, – откликнулся я.
Затем мы снова сидели в креслах в офисе Микаэля Блумберга. На нем была рубашка нежно-голубого цвета с большими кругами пота под мышками.
– Мне удалось добиться предварительного расследования делишек Кристофера Ольсена, – не без триумфа в голосе доложил он. – Они пошли по предложенному мною пути, хотя некоторые моменты остаются засекреченными. – Он помахал пачкой бумаг. – Послушайте. Выдержки из допроса Линды Лукинд.
Я подался вперед на своем кресле.
– «Следователь: Те сведения, которые вы сообщили о Кристофере Ольсене…»
– Следователь – это кто? – прервал его я.
– Агнес Телин, комиссар полиции, – ответил Блумберг, не поднимая глаз. – В данном случае она проводит допрос.
– Хорошо, я понял.
Блумберг стал читать дальше:
– «Вы ведь понимаете, Линда, что выдвигаете против Кристофера Ольсена очень серьезные обвинения. Если в вашем рассказе есть отклонения от правды, то скажите об этом сейчас».
– Но если честно, – воскликнул я и развел руками, – имеет ли она право так говорить? Получается, она утверждает, что Линда лжет!
Блумберг тяжело вздохнул и стал читать дальше.
– «ЛЛ» – означает «Линда Лукинд», – сказал он и покосился на меня. – «ЛЛ: Возможно, было так, что… Я не знаю. Иногда я не уверена, происходило все это в действительности или только в моем воображении. У меня такое ощущение, что это происходило на самом деле. Мне так кажется».
Блумберг посмотрел на нас с самым серьезным видом и продолжил:
– «Следователь: Вы говорили то, что не соответствует действительности, Линда? Я хочу лишь выяснить правду. ЛЛ: Я не знаю. Я не помню. Все как бы сливается – реальность и… и… видения».
Я просто не знал, что и подумать. Звучало все это совершенно нелепо. Неужели Линда Лукинд не может отделить свои фантазии от реальности?
Свернув протокол допроса, Блумберг протянул его Ульрике:
– И так далее. Линда Лукинд не знает, что произошло на самом деле, а что ей привиделось. Вот и поди разберись. Ничего удивительного, что дело закрыли.
Ульрика полистала бумаги:
– Так Кристофер Ольсен не избивал Линду?
Не исключено, что так оно и было. Но то, что Линда не может отличить фантазии от реальности, – в это мне трудно было поверить. Напротив, у меня возникло убеждение, что она солгала совершенно осознанно. Она что-то скрывает. От меня, от полиции, от всех. Я должен выяснить, что именно.
41
Выйдя из конторы Блумберга, мы с Ульрикой пошли по узкому тротуару Клостергатан. Внезапно перед нами остановился пожилой мужчина в светлом пальто и уставился на меня так, словно я – привидение. Я поскорее прошел мимо, отвернувшись к витрине.
Мы зашли в «Месье Патиссье», сели за столик в уголке, выпили кофе и съели по пирожному со сливками и марципаном.
– Ты выглядишь по-другому, – сказала Ульрика.
– Бодрее? Мне удалось немного поспать.
Она долго рассматривала меня, изучая каждый миллиметр моего лица. Это было приятно – словно ее глаза нежно и заботливо гладили меня.
– Я поняла, в чем дело, – сказала она. – Воротничок! Я не привыкла видеть тебя без пасторского воротничка.
Втянув подбородок, я опустил голову. Даже не заметил, что снял с себя воротничок. Это не было моим осознанным решением. Просто в последние дни я забывал его надеть.
– Будешь читать? – спросила Ульрика, выкладывая на стол пачку протоколов следствия.
Мы поделили между собой бумаги и стали читать. Время от времени мы вздыхали, переглядывались и качали головами.
Не могло быть никаких сомнений, что Линда Лукинд представала человеком, оторванным от реальности, постоянно путающимся в показаниях. На основании того, что можно было прочесть в протоколах следствия, трудно было бы упрекнуть прокурора в том, что он снял с Кристофера Ольсена все подозрения. Обвинения Линды Лукинд казались сфабрикованными психически нестабильной партнершей, одержимой жаждой мести за то, что ее бросили. Но действительно ли все так просто?
