Ксаррон придирчиво расправляет складки на парадном одеянии Ректора — чем-то средним между мантией и камзолом. По крайней мере, для камзола этот предмет одежды чересчур длинен и просторен, а для мантии слишком куц. Зато цветовая гамма меня ничуть не удивляет: россыпь золотых узоров по черноте бархата — любимые вариации кузена. Правда, он обычно обходится одним лишь чёрным фоном, потому что медовое сияние его волос затмит собой любую вышивку самыми драгоценными нитями.
Я сижу на ступеньках лестницы, рассеянно следя за родственником, прихорашивающимся с целью украсить своей хитрой физиономией приём в королевском дворце. Приём, на котором Дэриен объявит о «неожиданном» исцелении.
— Всё ещё не решился? — вопрос Ксо вырвал меня из тенет грустных размышлений о смысле жизни. Точнее, о полной бессмысленности этого процесса.
— На что?
— Пойти во дворец.
— Я об этом не думал.
— А о чём думал, позволь узнать? — последняя складочка заняла предписанное место, заставив кузена удовлетворённо улыбнуться.
— Сам догадайся.
Конечно, ответ не слишком вежливый. Скажем прямо, хамский ответ. Впрочем, Ксаррон не обиделся: всего лишь развернулся в мою сторону и скрестил руки на груди.
— Я бы с радостью избавил тебя от словесных извержений, милый кузен, однако есть обстоятельство, не позволяющее полностью отказаться от такого вида общения с тобой, как беседа, — любезное, но несколько занудное пояснение.
— И что же это за обстоятельство?
— Пренеприятнейшее и преогорчительнейшее: по твоему лицу совершенно невозможно понять, какие мысли тебя занимают.
— Так-таки и невозможно? — предпринимаю попытку удивиться.
— Представь себе! Но это утверждение относится лишь к тем моментам времени, когда ты пребываешь в некоторой изоляции. Проще говоря, когда размышляешь о чём-то своём. В такой ситуации твоё лицо выглядит совершенно мёртвым.
— Мёртвым? — невольно передёргиваю плечами от странного холодка, пробежавшего по спине.
— Ну, безжизненным, что, впрочем, одно и то же, — небрежно исправляется кузен. — По крайней мере, твои глаза перестают вообще что-либо выражать.
— А сейчас? — пристально смотрю на Ксо.
— Сейчас ты думаешь примерно следующее: «И когда этот надоедливый коротышка уберётся восвояси и оставит меня наедине с винным погребом...» Верно?
— М-м-м-м... — неловко признавать, но догадка кузена правильна. Абсолютно. И мне милостиво дозволяют:
— Можешь ничего не говорить: знаю, что угадал. А ещё знаю, что ни в какой погреб ты не пойдёшь и пить ничего не станешь. Хотя бы потому, что эти твои планы уже перестали быть тайной. Ты странное и противоречивое существо, Джерон: в нашем разговоре я могу предсказать каждую твою обиду или радость, но когда ты остаёшься один и смотришь... и не в даль, и не внутрь себя, а куда-то в пустоту... я понимаю, что мне ничего не известно ни о тебе, ни о твоих мыслях.
— Это плохо или хорошо?
— Это то, что имеет место быть! — заканчивает Ксаррон. — И, кажется, я нашёл ответ на эту загадку...
— Неужели? Расскажи, не терзай!
— А ты действительно хочешь услышать мои домыслы? — на меня направлен взгляд, который можно было бы назвать искушающим.
— Но всё равно ведь, услышу, не так ли? Выкладывай!
— Ах, какие мы сегодня непримиримые и настойчивые! — притворный вздох. — Так и быть, скажу. Когда я разговариваю с тобой, меня не покидает смутное ощущение, что я... смотрюсь в зеркало.
— Сравниваешь меня с кусочком стекла? — даже не стараюсь обижаться. Нет причин.
— Какое примитивное мышление! Я имел в виду суть процесса, а не его материальное воплощение. Допустим, ты способен отражать эмоции собеседника на него самого... Никогда об этом не размышлял?
— Размышлял, — почёсываю шею. — Это очень... обидно.
— Обидно? — брови кузена подпрыгивают вверх, собирая складочками кожу на лбу. — Ну и заявление!
— А разве нет? Тебе приятно было бы сознавать, что люди, общаясь с тобой, ТЕБЯ НЕ ВИДЯТ?
— Приятно, неприятно... — укоризненное ворчание. — Есть такое понятие, как польза. А то, что полезно, уже не подлежит рассмотрению с других точек зрения!
— И где же тут польза?
— Да любой шпион полжизни не пожалел бы, чтобы научиться тому, что ты делаешь в силу своей природы!
— Но я-то не шпион.
— Хочешь, могу поспособствовать? Замолвить словечко, так сказать.
— Перед кем? Перед самим собой?
— Ну зачем так всё ограничивать и упрощать... В подлунном мире много достойных персон, не пренебрегающих подобными талантами. И потом, есть ещё моя мать.
— Тётушка Тилли? — я содрогнулся, и совершенно искренне, чем вызвал заливистый смех кузена.
— Ты так её боишься?
— Боюсь? Вовсе нет! Я... опасаюсь.
— А вот это правильно! — одобряет Ксо. — Я сам временами опасаюсь своей любимой матушки, хотя нам нечего делить и не о чем спорить... Итак, не пойдёшь?
— Куда?
— Во дворец.
— Нет. Не хочу составлять тебе свиту.
— Ай, какие мы гордые! У меня свита уже есть, — кивок в сторону Киана, также принарядившегося для посещения королевского дворца. Правда, на лице оборотня написано презрительно-недоумённое: «И чего я там не видел?» В самом деле, чего? Пышность убранства всех дворцов Четырёх Шемов, вместе взятых, никогда не сравнится с величественной простотой и изысканностью семейного обеда в Доме... Ой, совсем забыл!
— Ксо, а когда мы отправимся домой?
— Вот, что тебя беспокоит! — догадался кузен. — Очень скоро, не переживай. Возможно, на этой неделе.
— На этой... — всё тело охватывает дрожь то ли страха, то ли нетерпения. Сам не знаю.
— Ладно, мы уходим, — возвестил Ксаррон. — Веди себя хорошо и пообещай хотя бы сегодня не выходить из дома в неизвестность!
— А что?
— А ничего! Опять бегать за тобой по всему городу? Спасибо! Хватит с меня и Ножей! В следующий раз тебя может занести к Чистильщикам
[32]
или Душежорам
[33]
, а туда я пойду с куда меньшей охотой, чем во Дворы... Так что, любимый кузен, сиди дома и набирайся сил. Если хочешь... — удостаиваюсь озорного подмигивания. — Можешь-таки спуститься в винный погреб. Там у южной стены есть стойка с тремя десятками бутылок... Я готов пожертвовать «Сёстрами Неги» для твоего удовольствия!
