– Не учи белку орехи лущить, – отмахнулся Яромир, доставая и второй лагунец.
Да, без мертвой воды тут бы никак. Она целющая – раны в порядок приводит, части тела сращивает, заразу убивает. Щедро Яромир Ивана ею покропил – и вот, лежит княжич, словно и не рвали его жвалы, словно во сне мирно скончался.
Но ожить он не ожил. Для этого уже живая вода потребна – и много. Вылить пришлось все, что осталось, – и только тогда княжич задышал. Только тогда глаза открыл.
– Эхма, долго же я спал! – протянул он.
– Ты бы и дольше спал, коли б не я, – раздраженно отозвался Яромир.
Он перевернул лагунец книзу горлышком и искал вытрясти еще хоть каплю.
Не вытрясалась. Кончилась живая вода.
– Эхма, а вода-то вся вышла! – простодушно сказал Иван. – На тебя-то и не осталось!
– Да и ладно, переживу, – поморщился Яромир. – Само все заживет.
– Точно заживет? – усомнилась Василиса, заходя сзади.
Рану мизгирь Яромиру оставил страшную. И то бы ничего, что жалом проткнул, да ведь еще и яда настрочил полное брюхо. По шерсти оборотня струилась кровь, тут же вспенивалась, дымилась и шипела.
– Заживет, – отрезал Яромир. – Не такое заживало. Буду теперь еще и по стенам лазать, да паутину плести.
Иван, Синеглазка и Василиса по-прежнему глядели на него с сомнением. Оборотень вздохнул и кувыркнулся через голову, едва не застонав от боли. Снова стал человеком, и почерневшая от крови шерсть растворилась, сменилась рубахой и гачей.
– Ну-ка, покажи живот, – не отставала Василиса.
– Да нет там ничего! – отмахнулся Яромир. – Не волнуйся зря, Патрикеевна, а лучше о том подумай, как нам скорее под Кострому доспеть.
– И то! – выпучил глаза Иван, бросаясь к затянувшей выход паутине. – Поспешать же надо!
Глава 36
Скоморох Мирошка тоже дрался немножко. Не хотел, не просил, а в бой угодил. Не передать, как было страшно сразиться в схватке рукопашной. Звенели громко бубенцы, крепчал мороз… ан нет, весна. Вокруг орали подлецы, земля от крови уж красна.
Подобную дурную рифму княжеский скоморох мог гнать поездами. Она сама рождалась на кончике языка и выплескивалась на окружающих. Часто Мирошка даже думал стишками, но переставал, едва замечал, что опять с ним это началось.
Он ведь не на самом деле дурак. Дурацкий колпак носит, дураком себя ежечасно выставляет, но при этом смотрит на себя, скомороха, словно со стороны. Холодно смотрит, отстраненно. И даже позволяет себе иногда не быть дураком, не кривляться князю на потеху.
Но не сегодня. Сегодня Мирошка валял дурака, словно завтрашний день не наступит.
Может, для него и впрямь не наступит – он же не воин все-таки, хоть и умеет худо-бедно сдачи дать. В детстве-то драться приходилось, да и в отрочестве, и в младости… задиры всегда находились. Трудно от них отвязаться, коли родителей нет, заступиться некому, а ростом ты почти карла.
Но обычные задиры – то дело обычное. А тут, на поле бранном, задиры из железа сделаны, да железом же проткнуть тебя метят. Приплясывая и крутя пальцами нос, Мирошка дразнился:
– Дивий-дивий-дурачок, съел поганку и сморчок!
Обидно дивиям не было. Но Мирошка еще и кидался в них камешками – и они шли убить того, кто нападает.
И падали во рвы. Скоморох заманивал их ловко, задорно. Ему еще и проще оказалось, чем другим – в Мирошке не было и трех пудов, так что он пробегал там, где проваливались более тяжкие.
Волчьи ямы уже кишели дивиями, на головах друг у друга сидели. Мирошка их еще и землей засыпал, хотя это больше так, ради потехи. Зарыть такое по-хорошему – это час лопатой орудовать.
А горстями много ли сумеешь?
Когда внимание на Мирошку обращал кто поумнее – татаровьин ли, псоглавец ли, або людоящер, – он сразу удирал. С этими зря не сворился, в драку не вступал.
Они за ним тоже не гонялись. Кому есть дело до скомороха? У него из оружия только пузырь на палке. Так что он спокойно мог выманивать по одному дивиев – какая ни есть, а все подмога.
А потом… потом дивиев разметало, как бабки костяные. И не только дивиев – всех разметало, кто на пути оказался, кто не отпрыгнул вовремя. Прикатилось на бранное поле чудище невиданное – ровно земляной ком с глазищами, да зубищами.
Кобалог. Видал уж его Мирошка, когда тот под стольный град Владимир прикатывался, в стены его колотился. Стен он тогда раздолбать не сумел, но шороху навел порядочно. Не догадайся хоробр Алешка, что Кобалогу индийский перец невкусен – немало бы худа случилась.
Но на бранном поле перца не сыскать. Всеволод-князь наказал нескольким гридням иметь при себе стрелы особой остроты, да Кобалог в битву-то не сразу прикатился. Верно, поистратили уже на другие цели.
А кто и вовсе погиб.
Да и не убьет же это его. Разозлит – да. Сильно разозлит. Но тут, за неимением стен, он разозливших его тут же и раздавит, да тут же и сожрет.
Негож такой способ.
Но если совсем ничего не выдумать, то Кобалог всех тут передавит! Вон он как катается, вон сколько воплей разносится! Десятками целыми людей истребляет, разбору почти не делает! Побоку ему, свои или чужие!
И ведь не вредит ему ничто, главное! И копьями чудовище пыряют, и мечами секут, и стрелами поливают, и сулицы мечут, и огнем жечь пытаются – да с тем же успехом можно валун каменный рубить-колотить!
– Эй! – закричал Мирошка, руками размахивая. – Эй, Кобалог, не ешь меня, я тебе песенку спою! У кого румяный бок, кто на солнце весь промок, кто не заплатил оброк?.. это толстый Кобалог! Толстый, жирный, толстый, жирный, до чего же он настырный! В печь его мы запихнем, кочергой дыру пробьем!
Адская Голова резко развернулась и уставилась на скомороха левым глазом. Потом чуть сдвинулась – посмотрела правым. Зубами скрипнула, пастями клацнула.
И покатилась на Мирошку со страшной скоростью.
Нехорош был скоморох в драке, зато уж удирать умел лучше всех. Так порскнул – только ветер в ушах засвистал. Да прямо на врагов, прямо в самую гущу. Ловко принялся их огибать, от мечей и дубин увертываться – а Кобалог-то следом катился, а Кобалог-то не глядел, кого давить!
Вот уж когда самая кутерьма-то началась. Только кости хрустели.
Увидел Мирошка на пути конного татаровьина – ушел из-под сабли, а Кобалог его всмятку раздавил. Увидел людоящера с шелапугой – в сторону отпрыгнул, а Кобалог его живьем сожрал. Увидел велета впереди… ого!..
Дубыня то был. Самый низкорослый среди братьев-велетов, зато поперек себя шире. Он орудовал обитой железом палицей, а дрался с ним аж сам боярин Бречислав. В обличье полного тавролака, мясом шерстяным обросший, с рожищами и хвостищем. Тоже огромный – велету почти и не уступит.
