– Всех… изведем, – ворчал он, появляясь и тут же исчезая. – Каждому… голову снимем!.. А жены ваши с дочерьми… новых мужей получат, справных!.. Красивых детей рожать будут!.. У тебя… князь… слыхал я… дочка-то на загляденье всем?.. Как ее там?.. Алина?.. Сыну отдам, когда подрастет!
– Ах ты ж волчья сыть! – разозлился Всеволод пуще прежнего. – Не уловивши бела лебедя, да уже кушаешь?! Яросла-а-ав!!!
Сызнова не услышал сын. Прижали их с Божедаркою к самым шатрам. Из последних сил держались. Совсем плохи дела стали.
Но донесся тут трубный рев, прогудел рог боевой – и татаровья невольно вздрогнули. Успели уж этот звук запомнить – и знали, кто его испускает.
И не ошиблись. На громадном гнедом коне, помавая тяжеленной палицей, влетел в сечу седобородый богатырь – и смял татарву, как детей малых. Раскидывать их стал во все стороны – по двое и по трое убивать одним ударом.
– Илейка Муромский! – стиснул кулаки хан Калин. – Да будь ты проклят, окаянный! Двух предков моих убил, мало тебе?! Сам здесь в землю ляжешь!
Подпрыгнул он, метнулся – и унесся прочь живой бурей. Семь верст одним шагом пробежал – и тут же развернулся, да и обратно. На том же месте оказался, но немного дальше – аккурат перед грудью Бурушки, коня великанского.
И ведь была-то у Калина в руках рогатина. Пика смертоносная. Очутился он в самом нужном месте, точно в землю ее воткнул – и тут же снова умчался, улетел в скороходах-сапогах своих.
А конь богатырский со всего разгона грудью-то на острие и насадился.
Осел Бурушка – и умер. Без стона, без крика, без вздоха единого.
Тяжко вздохнул зато его всадник. Поднялся Илья Муромец, оглядел татарву взглядом из-под бровей кустистых – и подались те назад, словно он их плетью полоснул.
– Где хан ваш? – грозно спросил богатырь. – Слово ему сказать хочу.
Град стрел был ему ответом. Боялись Муромца татаровья – смертным страхом боялись. Спустили тетивы, как по приказу – и вонзились в щит богатырский сразу восемь.
Поднял его Муромец повыше, прикрылся, зашагал вперед. Палицу на пояс повесил, а меч обнажил.
Летели стрелы и в спину. Да хорошо был защищен богатырь. Кольчужный бахтерец закрывал тело до самых пят, а весил три пуда добрых. Пластины так склепаны, что все вскользь проходит, вонзиться не может. Сверху – кожа толстая, сыромятная. И рукавицы кольчужные, и сапоги железом прошиты. А голова таким шеломом увенчана, что даже смотреть тяжко.
Никто бы другой этакую броню таскать не смог. Да воистину огромна сила Святогорова. Шел Муромец, словно обвал горный.
Вот мечом взмахнул!.. и разрубил татаровьина наискось, распахал надвое!
А ведь и клинок-то обычный самый, не кладенец какой.
Снова и снова вздымался меч богатырский – и прокладывал целые просеки, тропинки в рядах вражеских. Снова и снова вздымался щит – и отражал удары, и отбивал сулицы.
Бился Илья Муромец в гордом одиночестве – да никого ему, древнему, больше и не требовалось.
Один в поле воин.
Хуже стало, когда меч сломался. Жаль все-таки, что не кладенец. Добрый булат, надежный – да не вечный. Столько щитов расколол сегодня, столько кольчуг разрубил – иные клинки за всю жизнь сотой того доли не свершают.
Немудрено, что и затупился поначалу, а потом просто треснул.
Теперь в ход пошла палица. Муромцу она была даже привычней меча-то. Попроще, не такая благородная, зато уж как ударил – так и дух вон. Смело всю силу вкладывай, не жалей, сломать не бойся.
Но было татаровьев все-таки чересчур много. Не кончались они и не кончались. По колено уже в телах богатырь стоял, шелом багрян стал от крови, точно закат.
А тут еще и палицы лишился. Эта не сломалась, правда, а ускакала. Шарахнул очередного всадника, целил из седла его выбить, как многих предыдущих – да тот в сбруе запутался. И конь на дыбы встал, рванул, прочь бросился. А палица-то глубоко вошла, в самых ребрах застряла.
Ну и вырвало из руки.
Беда, когда посреди битвы не вооружен остаешься. Лук-то за спиной висит, да стрел в туле ни одной давно. Меч сломался. Палица потерялась. Копье на мертвом Бурушке приторочено.
Грохнул Муромец щитом в зубы одному татаровьину. Оттолкнул другого. Вырвал удобный момент, сорвал с головы шелом, да снял скуфейку, что под ним была, маковку прикрывала. Тут же хрястнул кому-то в зубы пудовым кулачищем, наклонился неспешно и набил скуфейку камнями. Такой себе получился самодельный кистень – и ну принялся Муромец оным кистенем татаровьев охаживать!..
– Отведай-ка земли греческой! – приговаривал он с каждым ударом. – Отведай, друже! Землицы-то у нас на всех на вас хватит, по две сажени на брата припасено!
Так молотил богатырь татарву, пока и скуфейка не порвалась, пока не высыпались камни. Но и тут он всего на секунду замер – а потом ближайшего же татаровьина схватил за ноги, да за пояс, на уровень груди поднял.
– А ну, раздайся, окаянные! – вскричал Муромец, размахивая орущим человеком.
Вихрем холодным ноги обдало. Вырос из ниоткуда опять хан Калин. Полоснул саблей – да не рассчитал малость, не дотянулся до Ильи. Только схваченного им татаровьина и порезал – хорошо, не до смерти.
– Ты что ж, Илейка, хочешь воина моего вместо щита себе примостить? – прищурился Калин, перехватывая удобней саблю.
– Да нет, конечно, – спокойно ответил Муромец. – Вместо дубины.
– Ну попробуй! – оскалился Калин.
И попробовал богатырь. Стиснул татаровьину лодыжки так, что кожу пальцами прорвал, кровь брызнула. Не слыша его истошных криков, заработал живым дрыном так, что разом повалил шестерых.
И седьмого. И восьмого. К Калину размеренно шагал, словно косарь через колосья.
Не стал хан его дожидаться. Развернулся – и умчался быстрей ветра.
Он как будто сбежал, струсил… да только не был Калин Рогатый трусом. Просто отступил, ушел подальше, двумя дюжинами шагов улетел аж к самому Суздалю, реку Итиль перемахнул громадным прыжком… и там замер, как вкопанный.
Долго Калин учился в сапогах-скороходах бегать. Трудны они для освоения, жестоки к своему носителю. Не прощают ошибок. В них и самому по себе очень быстрым быть нужно, юрким и шустрым. Все видеть и понимать, мгновенно принимать решения. Чуть оступился, чуть не туда шагнул – и конец, гибель бесславная. Даже не разорвет пополам если – запросто можно рухнуть в пропасть или врезаться в гору.
Сейчас, видя вдали стены старой Владимирской столицы, Калин развернулся на одной пятке, прищурился, примерился… и рванул обратно.
С каждым шагом, с каждым прыжком вокруг все менялось. Целые версты проносились за доли секунды. Была пашня – нет пашни. Был лес – нет леса.
Снова река! Итиль! Калин отвел руку с саблей, видя впереди несметные полчища, видя своих татаровьев и проклятых русов. Прищурился, примерился, ощущая нужное место, целя прямо туда, к шее Илейки Муромского.
