Пробил бычий рог око. Закричала Адская Голова, завыла смертно. Рванулся Бречислав назад – да не сумел. Слишком глубоко вонзился, застрял в кошмарной туше.
А секундой спустя ноги подломились. Завывая от боли, Кобалог катнулся навстречу, навалился на Бречислава собственным глазом – и его рог вошел еще глубже.
В голове что-то вспыхнуло. Бречислав увидел вдруг лица человеческие. Финиста и Яромира. Младшие братья протянули ему руки и помогли подняться… над собственным трупом.
Исковерканным, изуродованным.
Только лишь и утешало, что Кобалог тоже испускал последнее дыхание.
Откаталась Адская Голова.
Кащей со скрипом повернулся к ней. Несколько секунд глядел на убивших друг друга чудовищ. Еще на два их стало меньше в этом мире.
– Дядька Бречислав!.. – ахнул Глеб, повернув голову.
Люди вокруг двигались уже с обычной скоростью. Кажется, за щекой осталось еще волоконце или два, но это уж ничем не поможет. Это на пару секунд.
Князь приподнял себя на локте, со стоном вскинулся – и на грудь легла босая ступня. Кащей переместился к нему быстрей стрелы и теперь рассматривал, как раздавленное насекомое.
– Я ничего не имею конкретно против тебя, князь Глеб, – скучным голосом произнес он. – Ты во многом еще и получше других, если тебя это утешит. Достань у тебя ума вовремя присягнуть мне на верность, как сделали татаровья и хазары – были бы твои тиборцы сейчас по другую сторону смертной черты. И сам бы ты хорошо мне служил. Но теперь слишком поздно.
– Я б… никогда… тебе… не служил… – прохрипел Глеб, пытаясь сбросить ногу Кащея. Та давила на грудь, как гранитный столб.
– И в этом твоя беда, – сказал Кащей. – Гордость – бесполезное чувство, не принесшее никому еще ничего хорошего. Гордость заставляет искать возвышения над другими, и когда слишком горды многие – это приводит к войнам и смертоубийствам. Твой и мой род, люди, слишком возгордился – и потому я сейчас убиваю тебя, стараясь исправить хоть что-то. Теперь ты понимаешь?
– Тварь… бездушная… безумная…
– Не собираюсь спорить по поводу бездушной, но ты ошибаешься с безумной. Я настолько в здравом рассудке, насколько это вообще возможно для живого существа. Это вы обезумели, если считаете сей мир своей безраздельной собственностью.
– Мир… принадлежит людям!.. – выдавил Глеб.
– Мир принадлежит всем, – спокойно ответил Кащей. – Люди же пытаются узурпировать его только для себя – и потому не заслуживают права на жизнь.
– Не тебе… к-ха!.. не тебе это решать, нелюдь!.. Ты… ты мертвяк бесчувственный!.. что ты… кх-х!.. можешь понимать?!
– Ты хочешь чувств? – пристально посмотрел Кащей. – Я покажу тебе то чувство, что сильней всех на свете.
Он надавил ногой сильнее, и у Глеба треснули ребра, а изо рта хлынула кровь. Царь нежити даже не снизошел до того, чтоб пронзить его мечом.
– Чувство боли, – проронил Кащей.
Князь издал протяжный всхлип – и резко распахнул глаза. Он жив был еще, но едва-едва, еле-еле. Кащей Бессмертный хрустнул пальцами левой руки, наклонился над Глебом…
– Не трогай его! – окликнул ледяной голос.
Глава 45
Ковер-самолет достиг места только к закату. Солнце уж коснулось небозема, тени вытянулись, небо заволокло тучами. Иван, Василиса и Синеглазка продрогли, покуда летели, закоченели. Грелись друг о дружку и с немалым вздохнули облегчением, когда увидали впереди стены городка Кострома.
Хотя была ли то именно Кострома, никто из троих с уверенностью бы не сказал. Это Яромир тут бывал однажды, да и то проездом, а они – нет.
Но сейчас, именно сегодня, Кострому и слепой отличил бы от всех иных городов. Даже слепой еще издали услышал бы звон тысяч мечей и хор истовых воплей.
Появления летучего ковра не заметил никто. В этакой-то кутерьме. Иван, да Синеглазка, да Василиса сами млели от увиденного, со ртами разинутыми летели.
Та и другая сторона изрядно пролили за день крови. Целые легионы легли в землю.
И добрая их половина – восстала по велению Кащея. Несметные полчища навьев наседали на русичей со всех сторон – и в том числе свои же соратники. Пыряли неловко мечами, лезли дуром на копья – и не переводились же, не переводились!.. Их повторно и убить-то тяжко – только голову если отсечь, али на колья заманить!
Василиса при виде этого стала белей снега свежего. Знала она, что бывший муж ее на черное колдовство горазд, но такой силищи не ожидала. Ему теперь и живое-то войско не особо потребно – просто вести дальше умертвиев, умерщвлять ими всех встречных, да тут же их снова и подымать.
– Брата моего ищи! – крикнул Василисе в ухо Иван.
Она смолчала. Ищи. Легко ему говорить. Попробуй, найди в таком пекле определенного человека.
Хотя Глеб Берендеич князь, конечно. Он сколько-то все же выделяться должен. Если все еще жив – то уж верно на видном месте. Дружиной окружен, наверное, тиунами.
Впрочем, сама Василиса не видела и смысла его искать. Потом, успеется. Не ради Глебки-деверя они сюда мчались через весь белый свет. Кащея Бессмертного надо сыскивать – и треклятую его корону, что каменное яйцо отворяет.
И вот уж Кащей точно в толпе не потеряется. Кто угодно, только не он.
Синеглазка тоже вертела головой туда-сюда – высматривала своих поляниц. Нескольких приметила, одну даже в лицо узнала.
На лету непросто это оказалось – да в сумерках еще, да в этакой каше кровавой. Рубились богатырки в числе прочих, саблями махали, нелюдей секли… и сами тоже гибли. Тысячи их лежали мертвыми или мертвыми же бродили с пустым взглядом.
– Ужас-то какой… – прошептала Синеглазка.
Царица поляниц не первый год на свете жила – доводилось в сечах бывать. Но не в значительных, а так – стычках полевых. С галичанами сворились, с валахами тоже, с половцами. Так, по сотне-другой с каждой стороны.
А тут не на сотни счет – на легионы!
Ковер трясся и колыхался. Очень уж сильный ветер дул. То ли сам по себе, то ли тоже Кащей что-то наколдовал.
А тут еще и птицы налетели! Коршуны жлезнокоготные, чудища меднокрылые! Немало их сегодня стрелами пронзили, да только осталось еще порядочно! Целая стая, добрых две дюжины завидели людей на ковре – и накинулись со всех сторон!
Иван с Синеглазкой замахали клинками. Да очень непросто это – мечом или саблей драться, на ковре летящем сидючи. Там ведь и схватиться толком не за что. Василиса держалась за передний край, а княжич да поляница – за нее. Синеглазка – правой рукой, а Иван – левой.
– Эхма, проклятущие!.. – с досадой кряхтел он, вертя Самосеком. – А ну, раздайся, пернатые!.. Всех порешу!..
И порешил-то он многих. Перья так и прыскали во все стороны.
