Из всего носимого на царе нежити осталась только корона. Бесхитростная, из простого железа, она по-прежнему венчала голую плешь.
Иван поднял меч. Синеглазка – саблю. Свободные же руки они сомкнули за спиной Василисы – и от Кащея это не укрылось.
– Что там у вас? – разомкнул губы он.
– На меня смотри! – крикнула Василиса, растопыривая пальцы.
С них слетели Перуновы молоньи. Хлестнули Кащея, окутали его белым вихрем – и затрясся старик в короне, задрожал, как в смертельном ознобе.
Да только не было ему больно. Тряхнуло только. Трех секунд не прошло – оправился Кащей, обернул Аспид-Змея клинком… и ринулся на Василису.
Да только та уж назад шагнула – и врезался черный меч не в плоть мягкую, а в искристый булат. Рванул наперерез Иван – и столкнулись два кладенца, как две молнии.
Княжич заметил лежащего на земле брата. Да только ни слова не вымолвил, в сторону его лишний раз не смотрел – весь прикован был к Кащею. Истово жевал одолень-траву – последнюю ее часть, последнюю толику.
Только благодаря ее силе он двигался сообразно Кащею. Только благодаря ее силе мог биться с этаким чудищем. Самосек и Аспид-Змей стучали друг о друга так бешено, что уши болели от лязга.
Синеглазка аж охнула, не в силах уследить за мелькающими тенями. С такой скоростью рубились Иван с Кащеем, что стали почти невидимы.
Василиса же, на это глядя, сунула руку за пазуху, да достала шелковую шапочку с костяной пуговкой. Такая мягкая, такая знакомая… сама шила ведь, старалась.
Поносила ее Яга Ягишна – и будет. Вернулась шапка-невидимка к законной хозяйке.
Надев ее, Василиса исчезла. Растворилась в воздухе – и побежала в таком виде к Глебу. Тот был еще жив. Ранен тяжело, умирать готовился – но еще не умер.
И хоть живой да мертвой воды давно не осталось, кое-чем Василиса помочь могла.
Иван тем временем спешил, искал взглядом щербину, о которой царь Огненный Щит говорил. Туда надо ударить… да ты попробуй еще, попади, когда Кащей так колошматит! Попробуй даже – заметь ее хотя бы! В пылу-то битвы!
А торопиться надо. Иван-то не бессмертен, его Кащей одним ударом убьет. И недолго действует одолень-трава.
А перестанет действовать – станет богатырь слабей прежнего.
Вжух!..
Вжух!..
Дзынь!..
Бац!..
Еще удар, еще один!..
Дзыньк!..
Вжух!..
Бац!..
Хрясь!..
Попал!..
В первый момент Иван себе даже не поверил! Но и впрямь – переломился Аспид-Змей! Точно в щербину угодил Самосек – и рассек кладенец меч проклятый! Остался в руке Кащея обломок… и тут же обернулся змеиным хвостом.
А лезвие шмякнулось на траву – да и забилось, заметалось, истекая кровью.
Умер Аспид-Змей. Точно и впрямь живой был.
А одолень-трава уж истощалась. Но еще действовала, еще давала немыслимые силу и скорость. Вонзил Иван Самосек Кащею в живот, схватил того другой рукой за горло и заорал:
– Ки-и-ида-а-а-ай!!!
Само слово Синеглазка и не разобрала. Писк какой-то комариный. Но что раскололся Аспид-Змей, что пронзил Кащея мечом Иванушка – то поляница увидала отчетливо.
И кинула Кащею в лоб каменное яйцо.
Угодила точно в корону. В самый железный обруч.
И… не раскололось яйцо. Упало наземь целехонько.
Снова обманка! Еще одна обманка! Сколько же их у Кащея наверчено?!
Синеглазка словно окаменела. Иван словно окаменел. Кащей же глянул на свою смерть и сухо произнес:
– Благодарю, что вернули.
Иван отчаянно дернул Самосеком. Распахал тот Кащея надвое, разделил на две половины. Верхняя повалилась, да тут же вскинула себя на руках – и полезли из нее новые ноги. Иван прыгнул ударить сызнова, расколоть Кащею башку – но тот резко дернул ладонью.
Ивана словно хлестнуло ураганом. Отлетел он назад, распластался на траве. Самосек из руки выпал.
А Кащей уж поднимался, уже снова стал целым. Поднял каменное яйцо, стиснул его, как великую драгоценность, положил… ан положить-то и некуда. Ни одежки на нем, ни пояса, ни сумы какой.
Не за щеку же совать.
А Иван-то тоже уж поднялся. На остатках одолень-травы взметнулся, подпрыгнул, сиганул к оброненному кладенцу.
– О нет, я так не думаю, – повернулся к нему Кащей.
Прищелкнул он пальцами – и объявилось рядом с Самосеком еще тридцать точно таких же мечей. Заметался среди них Иван, тут же свой из виду потеряв.
Все одинаковые, ни один от остальных не отличим!
– Самосек!.. – аж взвыл он от отчаянья. – Самосек, подай голос!..
Может, и хотел бы чудесный меч ответить хозяину. Иван давно уж убедился, что тот своим разумением обладает. Да только нем был, увы. Зазря Иван среди клинков метался, зазря искал – не сверкнет ли какой, не дернется ли?!
И корень адамовой головы не помог. Был он у Ивана при себе по-прежнему, мороки распознавал уверенно – да не мороки то оказались. Настоящие самые мечи, только не волшебные.
А пока Иван шарахался от одного к другому, Кащей успел рассмотреть обломки Аспид-Змея, да убедиться, что теперь тот разве на зубочистку сгодится. Возродить его к жизни можно, но не в един присест. И не здесь, на поле боя.
По счастью, боги сегодня явно покровительствуют Кащею. Не случайно же он час назад снял с безымянного витязя не что-нибудь, а другой меч-кладенец – несравненный Аскалон.
Тот остался там, где вогнал Кащея в землю Илья Муромец. Там, где валялись обломки его доспехов. Блестел в луже крови и грязи.
Кащей пронесся к нему быстрей молнии, подхватил – и вернулся. Как раз у Ивана действие одолень-травы истекало – все медленней он двигался, все меньше отличался от обычных людей.
И мигом спустя Кащей подлетел уже к нему. Взметнулся Аскалон, понесся к шее Ивана – только и успел княжич, что схватить ближайший меч, отразить удар.
Удар-то он отразил – да меч разлетелся вдребезги.
Не кладенец. Подделка колдовская.
Уж верно, вторым ударом Кащей бы Ивана прикончил. Но тут свистнула тетива – и вошла в спину чудищу стрела каленая. Да не простая, а с пером Жар-Птицы.
Кащей дернулся, не доведя удара до конца. Замер. Боль почувствовал – и сильную.
Очень давно он ее не чувствовал-то.
Но длилась она недолго. Резко вырвав стрелу из груди, Кащей отмахнулся от Ивана, пырнувшего его другим мечом.
Снова фальшивка. Снова вдребезги разлетелся.
На счастье княжича, Кащей был более занят своей раной. Та не заживала. Не срасталась на глазах, как бывало всегда.
