Многих, очень многих хоронили сегодня. Для своих крады сооружали, Кащееву же погань просто во рвы кидали, где уже дивии корчились.
Даром их рыли, что ли? Пусть теперь скотомогильниками послужат.
Пройди битва где в ином месте, их бы всех вовсе бросили там, где полегли. Но тут город не так уж и далеко. Коли целые легионы гнить оставить – все сомлеют от смрада. Мор начаться может.
То-то Лихоманкам раздолье будет.
Вот и таскали бесчисленные трупы, надрывались. Татаровьев, псоглавцев, людоящеров. Братьев-велетов вдвадцатером волочили, катки подкладывали. Каждый пудов по двести весил, не менее.
И яму им отдельную рыть пришлось. Во рвах для дивиев эти чудища и не умещались.
– Последние ведь были, – выдохнул какой-то детский, утирая пот со лба. – Ни единого велета теперь не осталось.
– Да и слава богу, – устало ответил другой. – Засыпай их, браты.
Зарыть всю сволочь никак не получалось, потому над полем стлался черный дым – столько повсюду запалили костров. Без устали работали, присеть некогда было. Погребали мертвецов одного за другим.
В самой середке полыхала крада немыслимых размеров. На самой ее вершине возлежал геройски погибший темник – Глеб Берендеич, великий князь Тиборский. Рядом покоились боярин Бречислав и добрый молодец Финист, воевода Самсон и Демьян Куденевич. Скрестив мирно руки, лежала Овдотья Кузьминишна, добрая баба-яга.
Тут же уходили королевич Бова и благородный псоглавец Полкан. С ними же был и Васька Буслаев. Чуть поодаль, среди поляниц – царица Синеглазка. Еще дальше – Акъял-батыр с побратимами.
Отдельно сложили краду Илье Муромцу. Последнему и самому великому богатырю русской земли.
– Коли жив останусь, в монастырь постригусь, – мрачно произнес князь Петр, коего принесли на носилках. – Обзовусь Давыдом, вечно бога молить стану.
– Да ты на тот свет не торопись еще, – ответил ему князь Мстислав, баюкая зажатую меж лубков руку. – Мне вон тоже десницу поуродовали – ничего ж, не скулю. Миловал нас бог сегодня – значит, нужны мы ему еще покамест. Пригодимся для чего-нибудь.
Петр только отмахнулся. Подлечила его жена, сызнова с того света вытянула, но от ран он покамест не оправился. Шевельнуться лишний раз – и то больно.
Но он хоть жив остался. Далеко не всем так повезло. Лежали на великой краде и княжичи, и сыновья боярские. Рыдала-убивалась Дуняша, молодая жена воеводы Самсона. Поляницы голосили о своей царице – а их ведь и вообще мало осталось. Бесстрашны оказались степные богатырки, все время в самое пекло лезли – вот и перебили их почти всех.
Остатки поляниц уже не будут народом. Уцелели-то в основном те, кто в шатрах пересидел. Старухи, да малые девочки.
Тяжко им придется теперь.
Княжич Ярослав утешал свою Божедарку. Уговаривал выйти за него по христианскому обычаю, без непременного поединка. Княгиней сделать сулился.
Батюшка его, Всеволод, посматривал на то неодобрительно, да помалкивал. Видел, что полюбилась сыну богатырка, не хотел сызнова семейный раздор зачинать. Пусть уж, коли на то воля его.
Дети здоровые пойдут – и то хлеб.
Разные люди стояли близ великой крады – смотрели, слезы утирали. Но больше всего было тиборцев. Их князь на самом верху лежал. Им хуже всех пришлось в эту худую годину.
И на них в основном смотрел князь Всеволод, держа речь погребальную. Как бы от имени покойного Глеба обращался он к живым. Как бы от его лица обещал тиборцам, что не бросит их одних, не оставит.
Возьмет под свою руку.
Понурый Иван не возражал ни словом. За один-единственный день потерял он брата, невесту и лучшего друга. Город родной потерял.
Всё потерял.
– Не печальтесь сверх необходимого, други, – вкрадчиво говорил князь Владимирский. – Горе горем, а и для радости время сыщем. Победили же мы все-таки. Страшного врага победили. Такого врага, каких еще не видывали. Самого Кащея Бессмертного победили. Подвиг Тиборска вечно помнить теперь будем, но мертвым – память, а живым – жизнь.
Бояре, дружинные, люди посадские, смерды, холопы – все слушали, будто зачарованные. Мерно кивали в такт убаюкивающему голосу.
– А Тиборск стольный мы заново отстроим! – торжественно провозгласил Всеволод. – Вернем ему былую славу, краше прежнего станет! Прогремит еще имя его в веках, слово княжеское даю!
Иван горько вздохнул. Даже ему, от роду не слишком сметливому, ясно было, что Тиборскому княжеству пришел конец.
Погиб его брат, погибли почти все бояре и воеводы, погибли отец Онуфрий и волхв Всегнев.
Нету больше чудесных братьев Волховичей.
Ивану княжеская шапка будет слишком тяжела.
Рядом стояла хмурая Василиса. Вдовая супруга князя Игоря тоже не собиралась на что-либо претендовать. Хватит, накушалась вдоволь.
Нет, она хотела лишь закончить здесь поскорее, собрать пожитки и отправиться восвояси. Покуда не вспомнил кто-нибудь, кто она есть, да не начал расспрашивать, как ей женой Кащея поживалось.
Пожитки она еще затемно собрала. Отыскала перепуганную избушку Овдотьи Кузьминишны, приласкала, успокоила, к себе приучила. Пошарила и в сгоревшей избе Яги Ягишны – там тоже сыскалось кое-что полезное. Ступы обе подобрала на поле боя, да и ковер-самолет изодранный. Бабе-яге все пригодится, все в дело пойдет.
На руках у Василисы сидел черный кот бабушки Кузьминишны. Тоже осиротевший, он дрожал всем телом, плакал по хозяйке.
– А что род Берендеичей прервался – о том рано еще печалиться, – заливался соловьем Всеволод. – Может, не прервался еще. Вот дочерь моя любимая, Еленушка, полновластная княгиня Тиборская. Доброй супругой была она зятю моему любимому, Глебушке. Справно долг свой супружеский исполняла. Коли милостив Господь – так носит сыночка под сердцем. Через месяц-другой доподлинно знать будем. Ну а до тех пор уж я позабочусь о землях тиборских, не оставлю родню.
Елена помалкивала, смотрела себе под ноги. Она не успела зачать. Знала это точно – крови женские только вчера пришли. Не родится у нее маленький Глебович.
Но батюшке она не возражала, не противилась. Робела всегда при нем, слова лишнего вымолвить не смела. Потому и сбежала осенесь, с Ванечкой и дядей Яромиром.
Но теперь все. Каждому понятно, что отныне Тиборском будет править не сын Глеба, не брат и не жена, а тесть – Всеволод Большое Гнездо.
Хотя… чем там править-то? Вольется просто Тиборское княжество во Владимирское, присоединятся его земли тихо-мирно.
Именно о том негромко говорил Всеволод боярину своему, Филиппу. Едва догорела крада, едва стали расходиться люди – подозвал князь бояр самых ближних и повел с ними речи важные, спешные. Обсказывать стал, кого куда послать, чтоб поскорее прибрать к рукам новые вотчины.
