– И… и зачем тогда?..
– А тебе поганок жалко, что ли?
– Да не жалко, просто…
– Вот все бы тебе так! – уже обиделся Иван. – Каждый раз! Вот я думал, ты мне друг, а ты меня поганками попрекаешь!
Пока Иван с Яромиром так препирались, Пущевик все сильней злился, все яростней пялился на них глазами-угольками. Лисунки тоже уставились только на этих двоих, совсем забыв, что с ними еще и две женщины.
И пока княжич с оборотнем так леших отвлекали, Синеглазка прокралась Пущевику за спину и… пихнула факел в самую его гущу!
Вот уж когда он взвился, так взвился. Кладенца старый леший не боялся, но пламя в собственном чреве… ох и не по нутру же ему пришлось!
И когда он взвился, когда заметался – Василиса накинула на него расшитый золотом плат. Не простой, конечно – лешего он спеленал, как сетью. В двух местах ткань тут же пропороло ветвями, но их срубила сабля Синеглазки.
– Держите его! – крикнула Василиса.
На Пущевика с двух сторон прыгнули Иван с Яромиром. Молодой богатырь и волк-оборотень стиснули так, что затрещало. Словно сухой куст, леший захрустел, на землю посыпались обломки веток.
Лисунок это до смерти перепугало. Даже не пытаясь помочь хозяину и повелителю, они с визгом разбежались. А Иван с Яромиром понатужились, вскинули Пущевика и запихнули в дупло ясеня.
Василиса споро вырезала на коре защитные знаки. Чтоб не выбрался старый леший, чтоб не сбежал. Выволокши себя из чародейного плата, тот завыл-заскрипел, принялся трясти ясень, но вывернуть из земли не сумел.
– Посиди там пока, – хмыкнул Яромир. – А то еще Кащею про нас доложишь. Пойдемте, пока его женки не вернулись.
– Ничего, недолго я тут пробуду, недолго! – крикнул вслед леший. – А вы лучше берегитесь, люды, берегитесь! Не один я по душу вашу пошел! Не одного меня Кащей-батюшка вас разыскивать отправил! Скоро кое-кого пострашнее встретите!
– Спасибо, что предупредил! – радостно сказал Иван.
Пущевик яростно заскрипел.
Глава 16
Демьян Куденевич с утра возился в огороде. С удовольствием расчищал грядки, готовил репище к весеннему севу. Репу сеять нужно, едва земля подсохнет – тогда можно успеть до осени снять два урожая. Весеннюю летом поесть, летнюю на зиму оставить.
Любил репку-то старый богатырь. Вареную, пареную, запеченную, с маслицем конопляным. В детстве бегом домой бежал, когда слышал, что матушка репку с медом сготовила.
Но давно оно было, детство. Девяносто лет с одним годом прожил на свете Демьян Куденевич. И большую их часть – был хвор и немощен. С того дня, как спас Переяславль от половцев, оправиться уже не мог, иными вовсе за мертвого почитался. Многие думали, что он тогда же и помре, удивлялись, в живых его видя.
Но последние полгода стали иными. С того дня, как довелось старцу отведать яблока молодильного, жил он повторно, дышал полной грудью. Даже в небесах полетать успел, Змею Горынычу клык выбить.
Еще в конце Святок Демьян Куденевич приехал сюда, на монастырскую заставу. Здесь, среди иноков, Божьему Человеку было светло, привольно. Половину зимы в обители провел, в трудах и молитве. Целыми днями обходил дороги дозором, до боли в глазах всматривался в небозем на восходе.
Дожидал, не явится ли страшный враг прежде времени.
Сегодня тоже все прошло мирно. Но завтра так может не быть.
Эту тихую обитель возвели на самом краю русских земель, на границе с Диким Полем. Почитай полвека уже монаси кроме службы Господу несут еще и службу дозорную. Мимо сих святых стен издревле пролегает торная дорога меж Тиборском и Костяным Дворцом. До него самого, конечно, никто в здравом уме не ездит, но к татаровьям кое-кто и наведывается порой. Люди они дикие и злые, но все-таки люди, не дивьи создания. Ходили к ним кое-когда торговые гости, кто поотчаянней.
Поднимаясь по ступеням, Демьян Куденевич бросил взгляд на звонницу. Как обычно, закатное солнышко освещало высокую сутулую фигуру – то инок Трофим стоял истуканом. Монастырский звонарь словно вовсе не спал и не ел – дневал и ночевал у своих колоколов, таращился вдаль с вышки.
Просыпаясь утром, Демьян Куденевич видел его там. Отправляясь ко сну – видел его там. Если он и спускался иногда – того Демьян Куденевич не видел.
Мяса в вечернюю трапезу не подали, Сырная седмица в разгаре. Но в преддверие Великого Поста ужину сготовили обильную. Белая уха, блины с сыром, расстегаи с зернистой икрой и даже редкое лакомство – сваренные в воде яйца.
Послезавтра уж Прощеное воскресенье, недолго скоромное есть осталось.
Над старым потемневшим столом словно повисла туча. Монахи окунали ложки в миски и судачили о том, как неладно стало к полуночи отсюда. В землях близ разоренного Ратича день ото дня все хуже. Мор свирепствует, волки прямо в дома заходят, а тут еще и мертвые подниматься стали.
Сегодня путник оттуда пришел – рассказал, что три села за седмицу упыри съели. Зайцево, Ершово, да Белый Сток. Все три теперь – как погосты.
– Ты бы, Демьянушко, съездил туда, посмотрел, – попросил отец игумен. – Негоже так-то ведь. Не годится.
– Не годится, отче, – согласился богатырь. – Завтра с утра съезжу, погляжу.
Конь его со Святок стоял на конюшне. Не помешает действительно и размяться ему. Подсев к путнику, что рассказал о съеденных селах, Демьян Куденевич принялся его расспрашивать. Кто сам, откуда, куда едет.
Путник оказался паломником. Следовал из крохотной лесной обители, что далеко на полуночи. Хотел добраться до города Мурома, посетить Спасский монастырь на Бору. Демьян Куденевич пожелал ему в том удачи и попросил подробно поведать, что он в пути видел, кого встречал.
Про сие паломник тоже рассказал. Мол, встречал он только других таких же странников, а вот разоренных весей видел немало. Одни хвори выкосили, другие – звери лютые, третьи – нежить проклятая. Стоят земли вокруг Ратича голы и пусты, так что лучше там не быть. Всяк, у кого соображение имеется, на полудень уйдет, али на закат.
Выслушав сие, Демьян Куденевич только сильнее укрепился в мысли поехать завтра на полуночь. Прочтя по вечерне молитву Ефрема Сирина и отпросившись у отца игумена, богатырь удалился ко сну.
Ночь с пятницы на субботу выдалась холодная, дождливая. Звонарь Трофим кутался в поношенную рясу, даже в такую непогоду не оставляя звонницы. Обшитый крестами кукуль спускался на плечи и грудь, но тепла прибавлял немного.
В Серафимо-Тиборском Великоспасском монастыре Трофим подвизался много лет. Любил свою звонницу. Когда впервые сюда явился – был сиротой бездомным, побирушкой. Ан прижился, освоился, трезвонить выучился.
С другими иноками не сошелся близко, правда. Предпочитал здесь быть, наверху. Тут к небу поближе – а значит, и к Богу. И колокола гудят сладостно так, приятно.
