Ночами страшновато бывает, конечно. Жутковато. Мерещится что-то все время. Глядь-поглядь – не колокольный ли ман в углу?
Нет, показалось…
Но все едино ночью на звоннице жутко. Упыри, навьи и черти лезут сюда, как на мед. Не видно их и не слышно, но они точно где-то тут. Только с первым криком петуха сгинут.
Передернувшись от порыва ветра, Трофим не заметил, как скользнула вдоль стены тень. Низенький тщедушный мужичонка крался по двору – да не от ворот к скиту, а от скита к воротам. Этим днем человечек вошел в них открыто, ел с монахами за одним столом, без страха говорил даже с игуменом – а ночью вышел на злое дело.
И на поясе у него висел нож.
Алурча его звали. Было ему тридцать пять годов, и был он по крови татаровьином. Хотя и не выглядел таковым – любой рус за своего принимал, никто и на миг не подозревал, что перед ним зять самого Калина-хана, дочери его старшей муж.
Потому что мать Алурчи была полонянкой из русов. Желтоволосой и синеглазой. А отец – хоть и татаровьином, но тоже на руса похожим.
Потому что его мать тоже была полонянкой из русов.
Так и выходило, что татаровецкой крови в Алурче всего-то четверть. Но разве в одной только крови дело? Не это ведь важно, а где ты вырос, среди кого. Алурча сызмальства был татаровьином, и никем иным себя не мыслил.
А внешняя неотличимость от русов делала его очень полезным подсылом.
Невысок был Алурча. Строен. Хорош собой. Недаром же приметила его прекрасная Бемберцег, мужем своим сделала, детей от него родила. Тесть к себе приблизил, дела стал поручать особливо важные, Кащею-царю угодные.
Сейчас он одно из таких дел и творил. Этот монастырь – точка важная, ключевая. Не столько монашья обитель, сколько застава. Большая дорога на восход отсюда как на ладони, далеко просматривается. Появятся если его, Алурчи, братья по оружию – так монахи сразу трезвон подымут, батыров русских кликать начнут.
Но для того и здесь Алурча, чтобы не вышло так. Тише мыши прокравшись к воротам, он приметил в воротне сторожа – инока Ферапонта. Сегодня Алурча за одним столом с ним сидел, вино пил нарядное, смеялся шутке его не очень-то и смешной.
А теперь выждал удачного момента – и ударил ножом в спину.
Монах умер сразу. Не охнул даже. Алурча вытер лезвие о его рясу, снял с пояса тяжелый ключ и пригляделся к замку. Был тот велик и заржавлен – татаровьин приметил сие еще днем, когда его впускали. Обильно полив железо из масленки, украденной у кухаря, он сунул ключ в скважину и чуть толкнул створу.
Распахивать настежь не стал. Даже выходить не стал. Только высунул наружу лучину, поводил вверх и вниз, да вернулся обратно.
Не все еще сделано. Рано праздновать.
У монахов есть подклет с бронью и оружием. Сюда, в Серафимо-Тиборский, уходят в основном бывшие хоробры. Уставшие от ратных дел и желающие приобщиться к делам божественным. Отмолить пролитую кровь, покуда своя в жилах еще теплится.
А поскольку стоит монастырь на самом рубеже, оборонять его стены доводилось частенько. Не каждый год, но уж через один – так точно. Иноки привычны, что если гневно гудит колокол, если скачет на звоннице брат Трофим – беги к подклету, надевай кольчугу поверх рясы.
Сегодня у них такое не выйдет. Подклет сегодня стерег иеромонах Василий – Алурча подошел к нему не скрываясь, придерживая живот. Сказал, что прихватило, спросил, где до ветру сходить лучше. Иеромонах поднял руку, указал… и меж ребер ему вошел нож. Татаровьин пронзил старику сердце.
– Ах ты!.. – только и выдохнул Василий, падая замертво.
Отпирать подклет Алурча не стал. Зачем? Его он, наоборот, запер понадежнее. Для верности еще и всунул ключ в скважину, да переломил ударом камня.
Теперь эту дверь долго открывать будут.
Но и на этом его миссия не закончилась. Далее он двинулся к звоннице – одинокой колокольне посреди двора. Любят русы этот медный гул, в каждом городе у них то и дело – бом-бом-бом, бом-бом-бом!.. Алурча вздрагивал даже поначалу, потом попривык.
Заперто не было. Татаровьин легко взбежал по ступеням, выждал, прислушался и толкнул дверь…
Та скрипнула. Проклятая доска постарела и рассохлась так, что открыть ее бесшумно не вышло. Звонарь резко обернулся и уставился на Алурчу.
Тот сразу понял – этого не заболтаешь. Не скажешь, что искал отхожее место. Звонница – не то место, куда можно забрести ненароком.
И Алурча метнул нож.
Поднять тревогу Трофим не успел. Рука соскользнула, не сумев схватить веревку. Звонарь еще хрипло дышал, но изо рта текла кровь, взгляд мутнел.
Алурча в его сторону уже и не смотрел. Он бросился к подклетью. Успел вызнать, что именно там, под полом звонницы, под защитой колоколов хранится монастырская казна. Отворив доски, убийца положил рядом котому.
Этого ему не поручали. Да жадность обуяла. Знал татаровьин, что обитель старая и богатая, злата-серебра в кубышке скопилось немало.
Руки запустил он глубоко. Почувствовал холодный металл – и аж затрепетал от удовольствия. Целыми горстями Алурча принялся ссыпать монеты в котому – и не заметил, что звонарь-то еще шевелится.
А потом… потом на затылок словно что-то обрушилось. Не дубина только, а всего лишь звук. Страшный беспорядочный набат грохнул шумней любого грома.
То был инок Трофим. Смертельно раненный, он все же сумел подтянуться и из последних сил забил тревогу. Намертво прикрутив веревки к рукам, он болтался уже почти мертвый. Весом собственного тела звонил в колокол.
По настилу звонницы растекалась кровь.
Алурча подскочил, как ужаленный. Запорол! Такую важную часть миссии – и запорол! Теперь хорошо, коли голову на плечах оставят!
Какое уж тут теперь золото!.. хотя нет, золото взять все равно нужно. Поднести хану, умаслить малость. Может, смилостивится.
Одарив испустившего дух звонаря злым взглядом и схватив тяжелую котому, Алурча слетел по лестнице. Слетел, выбежал со звонницы… и врезался в пудовый кулак.
То подоспел Демьян Куденевич. Проснулся по звону, примчался – и с размаху ударил подсыла.
Вот так и не стало татаровьина Алурчи. Убил его богатырь на месте. Только монеты по земле рассыпались.
Набат разбудил всех. Из келий один за другим выбегали иноки, метались по двору со свечами. Иные стремглав неслись к подклету, пытались отпереть дверь. Нашли тела Ферапонта и Василия.
Но было уже слишком поздно. Ворота распахнулись, в обитель въехала дюжина конных. В неверном свете по двору замелькали тени, засвистали татаровецкие сабли. Монахи падали один за другим.
Демьян Куденевич рассвирепел. Тоже без брони, без оружия, он схватил здоровенное полено и швырнул в несущегося всадника.
Тот вылетел из седла. Лошадь от испуга встала на дыбы и кинулась прочь.
