Но идол оказался не просто так, а вместо путеводного знака. Извиваясь и петляя, Тропа Мертвых привела в конце концов к некоему жилью. Посреди туманного леса одиноко стояла изба – да и не изба, а избенка. Полуразвалившаяся, с покосившейся крышей, но окна в ночи светились.
И то не была избушка охотника-бобыля или еще какого отшельника. Над дверью висела вывеска – рыжая птица в пламени. А у порога, в мутной луже, валялся… дух, наверное. Только выглядел он таким земным и настоящим, как умеют только бывалые питухи.
– Призрачная Корчма, – негромко сказала Василиса. – Мне про нее наставница рассказывала.
– Внутрь идем или мимо пройдем? – спросил Яромир.
– Внутрь! – заявил Иван. – Ты глянь, какая у них курица жирная на вывеске! Вкусная, наверное!
– Это феникс, сукамля!.. – процедил питух из лужи. – Феникс!..
– Чего сразу сукамля-то?! – возмутился Иван. – Феникс и феникс, я разве против?! Я и феникса сожру! Он вкусный, Яромир?
– Не знаю, не пробовал, – ответил оборотень, поднимаясь по крыльцу.
Внутри оказалось… просторно. И одновременно тесно. В крошечной избушке каким-то образом уместилась целая ярмарка. Сотни, если не тысячи людей сидели за сотнями, если не тысячами столов – ели, пили и гомонили.
При появлении живых они резко замолкли, уставились почти хором, а потом снова зашептались. Зябко как-то стало от стольких взглядов, неуютно. А ну разом кинутся?
Не кинулись. Посверлили глазищами мертвыми, потаращились, да и снова есть-пить принялись. Видно, не такая уж тут диковина – гости с Яви. Невидаль, конечно, не каждодневное, да уж не настолько, чтоб от собственных дел отрываться.
А еще на всю корчму оказался один-единственный подавальщик. Наверное, сам корчмарь. Закутанный в саван, прикрывший лицо птичьей личиной, он каким-то образом поспевал всюду.
Аж глаз дергался – так быстро корчмарь перемещался от стола к столу.
– Вот это мастак, – уважительно мотнул головой Иван. – Почти как наш виночерпий. Эй, хозяин, гости к тебе!..
Корчмарь объявился незамедлительно. Возник у самого плеча княжича, проникновенно заглянул в лицо и вкрадчиво спросил:
– Чего изволите?
Иван аж отшатнулся и малость побледнел. А Яромир хмыкнул и сказал:
– Нам бы дорогу узнать. Можно тут присесть где-нибудь?
– Туда садитесь, у окошка, – указал корчмарь. – Как раз место освободилось.
Синеглазка протерла глаза. Она могла бы поклясться, что секунду назад свободных мест там не было. Вообще никаких мест не было – яблоку негде упасть.
Но теперь есть. Приземистый дубовый стол и четыре стула. Как раз для них.
И едва они уселись, как корчмарь выставил перед каждым по миске. Ивану – целую жареную курицу, Синеглазке – селедку и маринованные опята, Василисе – печатный пряник, а Яромиру – жаркое из ягненка.
Не обделил и питьем. Два больших кувшина поставил – один с медовухой, другой с молоком.
– А чем это от вас несет таким? – спросил он, принюхиваясь к путникам. – Не адамовой ли головой?
– Ага, мы отвар пили! – радостно ответил Иван.
– А, то-то от вас воняет, как от дохлых псов. Я вас лучше в углу посажу.
В глазах у всех на миг потемнело – и вот, они и впрямь сидят уже не у окна, а в самом углу. Там, где всего темнее.
Иван почему-то ощутил обиду. Словно мокрой тряпкой по лицу хлестнули.
Поставив на стол благовонную свечку, корчмарь проворчал:
– Еще и рубашки крапивные натянули зачем-то… Наслушаются всякой чуши…
Василиса сделала вид, что ничего не слышит.
Иван тоже пропустил все мимо ушей. Его вниманием полностью овладела курица. Облизнувшись, он схватил ее за ножки… и получил по рукам от Яромира.
– Живым в Нави нельзя ни пить, ни есть, – тихо напомнил оборотень. – Иначе навсегда тут останешься.
– Да как это так?! – заныл Иван. – Яромир, ну ты чего?! Ну что я тебе сделал-то?!
– Это не мои правила. Не я их выдумал. Хочешь – жри что хочешь, только потом не пеняй, что не упреждали.
– Да ну тебя! – не мог оторвать взгляда от курицы Иван. – А в отхожее место-то можно хоть?! Я квасу дюже выпил!
– Нельзя, – отрезала Василиса. – Терпи.
– Правда нельзя, или ты просто Ваньку дразнишь? – спросил Яромир.
– Да не знаю я! – огрызнулась юная баба-яга. – Не учили меня этому наставницы! Кто вообще баклагу кваса перед походом в Навь херачит?!
– Так я же, – раздраженно ответил Иван. – Ты дура, что ли? Я ж при тебе пил.
Глядя на недоступные яства, княжич нахохлился и осунулся. Он перестал понимать, почему они вообще зашли в эту корчму, зачем не прошли мимо. От нечего делать Иван достал яйцо с Кащеевой смертью, принялся крутить его и вертеть.
– Может, где-нибудь тут его запрятать? – предложил он. – В Нави-то оно будет действовать на Кащея, али как?
– Будет, разумеется, – поморщилась Василиса. – Дай-ка мне его, кстати, погляжу.
– Ты ж глядела уже, – протянул яйцо Иван. – Не нагляделась в первый раз?
Василиса невнятно что-то проворчала, пристально изучая яйцо. Она надеялась, что теперь, став бабой-ягой, сумеет узреть что-то новое. Незримое доселе.
Хотя бы пронизать взором каменную оболочку. Узнать, что там под ней скрывается. Василиса знала, что игла, но иглу эту ей нестерпимо хотелось увидеть.
Не вышло. Кащей Бессмертный зачаровал свою смерть неодолимо. Никакая сила не могла проникнуть через эту скорлупу, никакие чары.
– Держи, – протянула Василиса яйцо обратно. – Храни надежно. Дырок-то у тебя в карманах нету, надеюсь?
– Я не настолько дурак! – возмутился княжич.
Но на всякий случай проверил. Мало ли. Дело-то нешуточное.
Яромир тем временем куда-то отлучился. Иван сердито подумал, что в отхожее место. Его-то обманул, ехидный волчара, а сам пошел.
Но нет. Яромир отправился расспрашивать корчемных гостей, узнавать дорогу к Костяному Дворцу. Говорили с ним не очень охотно – чуяли живого, сторонились.
Да и адамова голова заставляла духов воротить нос.
Вернулся оборотень несолоно хлебавши. Втайне он надеялся встретить тут отца, Волха Всеславича, но так ему Доля не улыбнулась.
Зато с другой стороны вдруг пришла нежданно. К столу подступил дух из старых – огромный, дымноволосый, с почерневшим лицом и пылающими очами. Уставившись на меч Ивана, он пророкотал:
– Не Самосек ли вижу пред собою?
– А тебе какая забота? – схватился за меч княжич.
– Не трону, не печалься, – ответил дух нараспев. – Не мог не подойти. Клинок сей помню хорошо. Пожалуй, даже слишком. Убили им меня. Жестоко, беспощадно.
