И выше все, выше! И сам все прозрачней, все расплывчатей! Вот уж не конь по небу скачет, а облачко белое, солнцем пронизанное. Тучи колдовские от его лучей разваливались, и капище озарило чистым сиянием.
– Нет назад теперь дороги, – произнес в никуда отец Онуфрий. – А вот дело у нас одно осталось. Хотя ты лучше уйди, язычник, я и один управлюсь.
– С дуба рухнул, долгополый? – хмыкнул Всегнев. – Куда я тут уйду? Управится он. Это я и один управлюсь, а ты иди себе лучше. Хоть жив останешься.
– Жив я оставаться не собираюсь, – сумрачно ответил архиерей. – Ибо рек Христос: нет большей любви, чем отдать жизнь за други своя. А вот ты ступай себе подобру-поздорову. Поди, псалтырь в руках не держал, а удумал с силой нечистою сражаться. Разве можно так – неокрепшей, некрещеной душою-то?
– Сам ступай. Не отведал я своих яблочек молодильных – значит, и не судьба мне дальше землю коптить. А душа у меня хоть и некрещеная, да уж покрепче твоей будет, малахольный.
– Ну как знаешь.
А границы капища уже трещали по швам. Нечистой силы становилось все больше, толпилась она все гуще. Дорога в лес, которой ускакал Фараон, уже тоже перекрыта – не выйти больше, не спастись.
Вот и первый нав перешагнул невидимую черту. Дернулся, как человек, что входит в холодную воду, но тут же оправился, двинулся дальше. Всегнев Радонежич покрепче стиснул посох, а отец Онуфрий схватил случайную ветку и очертил на земле круг.
В оном круге волхв с архиеерем и встали спиной к спине. Враги прежде, враги и сейчас, они молча, без единого слова заключили здесь союз против врага худшего.
– Ангел мой, сохранитель мой… – забормотал отец Онуфрий. – Сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк день, на всяк час, на всякую минуту…
– Встает солнышко Красное, Даждьбоже наш, Мир светом озаряется, радостью полнится… – шептал по другую сторону Всегнев Радонежич. – Душа моя благодати хочет, ибо есть я Внук Дажбожый…
Вокруг охранной черты словно сгустился туман. Все новые и новые навьи вступали в капище, искали незримых для них жрецов. Ходили и бродили, смотрели сквозь них, зубами скрежетали.
От нечисти было уже не продохнуть. Бесы и мары подступили вплотную, почти касались волхва и архиерея. Одни в обличьях черных кошек, другие – собак, волков, свиней, змей, ворон и сорок. Тоже только черных. Иные явились в виде клубков ниток, ворохов сена, камней.
Все вопили, каркали, рычали, хохотали. Такой гвалт поднялся, что мыслей не слыхать.
В круг нечистые пройти не могли. Волхва и архиерея оградила словно железная стена. Но держалась оная лишь на силе духа тех, кто внутри стоял. Ослабни воля святых старцев, дрогни на секунду – и сразу увидят, кинутся, разорвут.
И бесы с марами прекрасно это знали. А потому бесновались несказанно, показывали всякое, немыслимыми ужасами стращали.
– Испугать вздумали?.. – размашисто перекрестил их отец Онуфрий. – Меня. Православного батюшку… И чем?!
Бесы резко отпрянули. Раздались в стороны. Послышались вопли, визги… а потом все стихло.
И вот тогда-то волхв с архиереем увидели его. Весь в черной земле, словно только что вырылся из могилы, к ним шагал сам Вий Быстрозоркий. Две нагие мавки бережно вели его под руки.
Бесы, навьи, мары и прочая нечисть стояли в гробовом молчании. Вий ступал тяжело, неспешно, и каждый его шаг отдавался гулом.
А вокруг оживали трупы. Мертвые тиборцы, татарва, людоящеры – стоило Вию приблизиться, как они начинали шевелиться. С тоскливым воем вставали, становясь упырями.
– Подымитесь… – вещал судья мертвых. – Подымитесь моей волею…
В капище он вошел, словно не заметил. Но перед кругом все же остановился, запыхтел из-под железной личины. Только его дыхание и нарушало тишину.
– Храбрые… – наконец произнес он, вперив в жрецов слепые очи. – Богов прислужники… Старых… Новых… Почто явились, почто дерзите? Бежали б с остальными – живы бы остались…
– Сам ты есть прислужник Чернобога! – огрызнулся Всегнев. – Сам поди прочь, покуда цел! Яре-яр!..
Кажется, Вий разозлился. Понять по лицу было невозможно – глаза затворены, рот личиной прикрыт. Но воздух вокруг него стал каким-то тяжелым. Даже нечисть отшатнулась, подалась назад.
– Чей ты волхв, человечек? – процедил Вий. – Какому богу служишь? Перуну?
– Даждьбога я волхв! – гордо ответил Всегнев. – Царя-солнца, Сварогова сына! Око его с небес на тебя смотрит – почто не трепещешь, отродье Нави?!
Вий выпрямился и стал раздуваться. Он вырос, словно дымный столб, воздвигся над старцами в круге – и голос его загремел громом:
– Не дерзи мне, былинка! Я древнее и Даждьбога, и Чернобога, и Перуна! Когда-то меня прозывали Отцом Богов! Я звался Вайя!.. Кумарби!.. Крон!.. Я был великим богом, когда твой Даждьбог еще писался в портки, щенок! Я царил над мирами!.. Я видел Потоп!.. Я сотрясал мироздание!..
– А теперь ты просто грязный бес, – сплюнул отец Онуфрий. – Древнее замшелое идолище, что лишь по попущению господнему все еще бродит по земле.
Вий издал утробный рык. Из туч сорвалась молния, вонзилась в идол Даждьбога. Деревянный истукан рассыпался пеплом, словно его и не было.
– Ишь, горазд с древом резным воевать, – усмехнулся Всегнев Радонежич. – Его и мальчишка с огнивом сумел бы спалить, геройство в том невеликое.
– Вы на свой круг рассчитываете? – тихо спросил Вий. – На черту запретительную?.. Меня она не остановит. Хоть она и в капище. Я вас в пыль стереть одним пальцем могу.
– Так отчего ж не стираешь? – вопросил отец Онуфрий. – Отчего грозишь только, пугало ты огородное? Сына твоего я не боялся – и тебя не убоюсь!
– А смерти не боишься, жрец?! – дохнул на него могильным хладом Вий.
– Победа веры есть презрение к смерти! – поднял крест архиерей. – Не устрашить тебе меня, идолище! Я щас тебя заочно отпою! Прокляну! И будешь ты гореть в геенне огненной аж до Страшного суда!!!
Очи святого старца сверкнули грозой, густые брови насупились двумя тучами. Но нависший над ним Вий только сдавленно зарокотал-засмеялся. Не смешно ли, в самом деле – две этакие козявки, мухи-однодневки, а таращатся без испуга, прямо ему в лицо. Словно и не ведают, что он их город одним только взглядом из бытия стер.
Маленькие глупые человечки. Как дети, что без страха лезут к медведю, хватают ядовитую змею. Не понимают еще, что те способны с ними сотворить.
– Сейчас я отворю очи, и вас не станет, – буднично произнес Вий, берясь за тяжелые веки. Нечисть вся сразу сжалась, прижухалась.
Не без труда он их приподнял. Немыслимой тяготою они ему стали. Замком, запирающим первозданную мощь Быстрозоркого.
Но их он, по крайней мере, поднять мог. От железной личины так просто не избавиться.
