– Да как же мне о нем не слышать. Наисильнейший хан среди половцев. Сын хана Кончака, с которым батюшка мой сворился, когда меня еще на свете-то не было. Ты и впрямь его дочка?
– Если матушка не соврала, – пожала плечами Божедарка. – Хотя зачем ей?
– Так ты знатного роду получаешься, – подвинулся совсем вплотную Ярослав. – Ханская дочерь…
– Мы все знатного рода, – гордо вскинула голову Божедарка. – Когда о русичах еще и разговоров не было, поляницы уже великим народом были. Греки звали нас амазонками, но наш народ гораздо древнее грецкого. И испокон веку сражались у нас женщины. И правили женщины.
– А мужчины?
– А мужчины… когда-то они были домохозяевами, трудились в полях и кузнях, воспитывали детей. А потом наши праматери порешили, что и вовсе они не нужны. Говорят, то ли прогнали они их взашей, то ли вовсе перебили.
Ярослав чуть отодвинулся. Божедарка это заметила, подвинулась вслед за ним, приобняла ласково и молвила:
– Но то очень давно было. В плохие годы, голодные. Мы тогда по морю кочевали, новых земель искали.
– И нашли?
– Не нашли. Обратно вернулись, да снова кочевать стали. Только по степи теперь уже. А были ведь когда-то и такие времена, когда мы оседло жили. Царство у нас было собственное – да преогромное. Вся нынешняя полуденная Русь нам принадлежала. Но сейчас нас совсем мало… Вот здесь, под Костромою, мы все и есть, сколько осталось.
Подивился Ярослав повествованию поляницы. Но в долгу оставаться не захотел. Стал ей в ответ рассказывать, откуда есть пошла земля русская. О происхождении своем великом, о древнем роде Рюриковичей.
– …Был в древности славный князь Годлав, что правил заповедным островом Рюен, – увлеченно говорил Ярослав. – И было у него три сына – сильных и мужественных. Старшего звали Рюриком, что означает Миролюбивый. Середульнего – Сивар, что означает Победоносный. А меньшого – Трувар, что означает Верный. Но княжество Рюен было мирным и проявить свою храбрость там княжичи не могли, а потому покинули его на ладьях, отправившись искать битв и приключений. Везде, где они встречали беду, то помогали. Везде, где горе видели, то слезы людские утирали. Везде, где война шла, они принимали сторону того, кто был прав. И после множества великодушных деяний прибыли они на Русь. В то время несчастливы были здешние народы. Угнетали их злодейские правители, и стонали люди под их пятой. Прониклись несчастьем их три брата, воззвали к справедливости, собрали дружину смелую и свергли власть угнетателей. А восстановив порядок и спокойствие, порешили вернуться домой, на Рюен, дабы предстать перед старым отцом. Но народ русский был так им благодарен, что умолил не уезжать, а вместо того остаться и править ими, сирыми и убогими. Тогда Рюрик получил Новгородское княжество, Сивар – Псковское, а Трувар – Белозерское. Но вскоре после того два младших брата скоропостижно померли по воле божьей, а поскольку детей у них не было, благородный Рюрик сызнова сжалился, да и взял их вотчины под свою руку. Так и правят с тех пор его потомки мудро и справедливо.
– Ух ты! – восторженно заморгала Божедарка. – И что, все правда?!
– До последнего слова. Мне это еще в детстве дед Боян сказывал. А уж он не соврет.
Поздно ночью, когда все уже почивали, Акъял-батыр выскользнул из шатра. По нраву ему пришлась девица Полногнева – статная, крепкая, румяная. Почти на голову Акъяла выше, да и в плечах пошире.
Не женщина – богиня!
Но одной совместной ночи вполне достаточно. Акъял-батыр – птица вольная, перелетная. Сегодня здесь, а завтра там. Пусть прекрасная Полногнева вспоминает его добрым словом, пусть воспитает его сына – но свидеться они больше не свидятся.
А ему еще надо дело важное сделать. Погадать на исход завтрашней битвы. Волю древних богов узнать – даруют ли победу правым или недостойными их сочтут.
Ночь была такая уже поздняя, что уже почти утро. Еще какой-то часок – и заря проснется.
А с ней и все остальные проснутся-пробудятся.
Но последний час перед рассветом – он самый темный. И спится в него особенно крепко. Никто не замечал идущего меж тлеющими кострами батыра – разве что храп отовсюду доносился.
Мощный храп, богатырский. Много сильных мужей собралось.
И женок. Крадучись, Акъял-батыр прошел мимо стоящей наособицу бревенчатой бурама. Казалась она ветхой, но на деле была немало прочна. Покачивалась чуть заметно, возвышаясь на огромных птичьих ногах.
На крыльце сидела и хозяйка – старая русская багучи, колдунья. Акъял о ней слышал. Говорят, зверем и птицей повелевает, зелья варит целебные и отравные, человека в жабу превратить может. Батыр даже задержался, спрятался за кустом – любопытно было знать, что бабка делать будет, отчего тоже не спит так запоздно.
Овдотья Кузьминишна смотрела вдаль. Подглядывающего башкира она почуяла, но внимания не обратила. Тут вокруг тысячи запахов – русских, башкирских и даже норвежских. Все перемешалось.
Она искала совсем другое. Чувствовала на себе взгляд. Злой, ярый и очень знакомый.
Яга Ягишна, сестрица названая. Когда-то – наставница, ныне – врагиня.
Там она, сразу за небоземом. Не так уж и далеко встал на ночлег Кащей, только-то в дюжине поприщ. Коли прямо сейчас снимется, двинется сюда – так в постелях русичей возьмет, теплыми.
Потому-то и не спала всю ночь меньшая баба-яга. Следила за ворогом. Тронется, шаг един шагнет – она, старая, уж упредит.
И верно, Яга Ягишна на той стороне то же самое делает.
Спина болела нестерпимо. Кряхтя и охая, Овдотья Кузьминишна скинула собачью ягу, вынесла из избушки заветный жбан и принялась натираться.
Мазь из сока тирлич-травы. Мало уже осталось. Придет лето, надо будет еще подсобрать.
Натеревшись целиком, она скинула еще и валенки, спустилась по лесенке и пошла по земле босыми ногами.
При каждом шаге старуха припадала на левую ногу. Давала себя знать застарелая хромота. Пока еще так, не сильно, но со временем станет нога костяной, как у старших сестер.
Однако постепенно хромота проходила. Баба-яга на ходу обнажалась – снимала платок за платком, шаль за шалью. Сбросила рваную кацавейку, вот дошла уже до исподнего. Притаившийся за кустом Акъял хотел уже брезгливо отвернуться, но сообразил, что старуха-то – уже не совсем старуха.
С каждым скинутым предметом одежды она словно скидывала и прожитые годы. Вот уже и бабкой-то ее не назовешь – теткой разве что. Больше сорока и не дашь.
А когда она избавилась и от исподнего – то стала юной девицей. Сверкнула озорно глазами, раскинула руки навстречу звездам и… взмыла в воздух.
Безо всякой ступы, без метлы баба-яга просто полетела в небеса. Тело стало легким, как порыв ветра, а в голове – свежо, вольготно. Прожитые годы не только отступили, но и отчасти забылись – сейчас Овдотья Кузьминишна снова стала просто Дуняшей, девчонкой конопатой.
