– Идемте в сад, – наконец позвала Василиса. – Расспросим блюдо волшебное. А потом в казну заглянем.
– Казну-то, небось, охраняют крепко? – предположил Яромир. – Не знаешь, кто там на страже стоит?
– Дивии, кому ж еще, – пожала плечами княгиня. – Они у Кащея везде, где особливая надежность нужна. Может, еще и чудище какое есть в кустодиях, но про то уже не знаю – в самой казне не бывала.
Сад и впрямь оказался недалеко. Золотая арка, за ней – чудесные, цветущие прямо под крышей растения, а рядом на цепи – два змия шипящих.
Хотя не два! Один! Один змий с головами спереди и сзади!
И жуткий какой! Размером с коня, шеи длинные, башки клыкастые, глаза светятся, а на тулове птичьи лапы. Одна из голов вроде дремала, но едва вторая завидела путников, как и первая пробудилась, изрыгнула язык пламени.
– Амфисбена, – негромко сказала Василиса. – Доставай меч, сын князя Берендея. Биться будешь.
– А миром не пройти? – спросил Иван опасливо. – Может, украдкой пробраться?
– Я в этот сад на Воздвиженье ходила, в Змеиный день, – ответила Василиса. – Есть такие дни в году, когда амфисбена не опасна. Но Благовещенье мы уже прозевали, а до Егорьева дня еще больше седмицы. Хотите столько ждать?
Вздохнул Иван и вытянул из ножен Самосек. Он не то чтобы боялся – просто не знал, с какой стороны подступить, коли голов две. Да и щита при нем нет, а змеюка, вон, огнем пышет.
– Давай, не робей, ты слева, я справа! – выхватила саблю Синеглазка. – Небось одолеем!
Да и одолели ведь. Набросились на амфисбену богатырь с богатыркой – и ну махать клинками! Шипела змеюка двуглавая, цапнуть силилась, огнем дышала и ядом плевала – да не сладила с двоими разом. Отрубил вначале Иван одну шею кладенцом, а тут и Синеглазка со своей справилась, докончила дело.
– А ведь это ж последняя на свете была, наверное, – с сожалением молвил Яромир. – Я живых амфисбен боле нигде не встречал. Слышал о них только.
– А я и не слышал никогда, – простодушно сказал Иван, вытирая меч.
Не очень велик оказался чудесный сад Кащея. Однако хватало в нем и деревьев невиданных, и цветов благоуханных, и даже родник был в каменной чаше, высоко вверх бьющий.
Василиса же сразу направилась к золотой беседке, в которой стоял столик хрустальный. Рядом на ветке висела клеть – тоже золоченая.
И не пустовала клеть-то. Птица в ней сидела – да такая, что и словами не описать. Словно само солнышко в перья облеклось, да за решетку угодило. Каждое перышко блистало то золотом, то серебром, а то вовсе радугой многоцветной.
А уж какой свет излучали глаза!..
– Гляди, Иван – эта птаха, быть может, тоже на всем белом свете последняя, – сказал Яромир, у клетки замерев. – Жар-Птицею прозывается.
– Да неужто?! – ахнул Иван. – Иди ты!.. Побожись!..
– Делать мне нечего – божиться о всякой чепухе. Коли не веришь – так и не верь, убеждать не стану.
– Да я верю, верю!.. – поспешил Иван. – А что же она тут под замком?! Кащей не очумел ли – красоту эдакую в клетке держать?!
– Кащей много всякой красоты в клетках держал, – пожала плечами Василиса, повернувшись к остальным. – Нравится ему, когда она вся – в его сундуке. Под запором надежным.
– Вот ирод, – сердито сказал Иван, ковыряясь в замочной скважине. – А ключа нету, что ли?..
– Уверен? – прищурился Яромир. – Одно перо Жар-Птицы гривну золота стоит, а ей самой вовсе цены нет.
– Да пущай летит, – простодушно ответил княжич. – Жалко же такую красу – да в клетке…
– Ну дурак… – закатила глаза Василиса.
Поковыряв клетку так и эдак, да не найдя нигде ключа, Иван достал из рукавной складки разрыв-траву. Ею хватило легонько провести – запор хрустнул и сломался, а дверца распахнулась.
– Лети, крылатая!.. – взмахнул клеткой княжич. – Лети!..
Жар-Птица, словно не до конца еще веря, выбралась наружу и расправила крылья. А Василиса уставилась на стебелек в руке Ивана и недоверчиво спросила:
– Это у тебя что такое? Разрыв-трава?
– Ага, – кивнул Иван, любуясь вспархивающей Жар-Птицей.
– Ты что ж ее, голой ладонью держишь?! – ужаснулась Василиса.
– А чем же мне ее держать?
– И без руки не остаешься?!
– Разрыв-трава только металл разрывает, – сказал Яромир. – Человечьей руке с нее ничего плохого.
– Да ладно, быть не может… – пробормотала Василиса, рассматривая невредимую ладонь Ивана.
А Жар-Птица тем временем описала круг под потолком, курлыкнула сладкозвучно и вылетела в малое оконце. Ивану на колени опустились два оброненных пера.
– Ух, какие!.. – обрадовался тот. – Яромир, а помнишь, у тебя тоже такие были?
– Я-то помню, – задумчиво взял перья оборотень. – Удивлен, что и ты не забыл. Дай-ка, Вань, я и из этих тоже стрелу сделаю… Она всегда пригодиться-то может…
Не без сожаления, но перья Иван отдал. Красивые они, конечно, но стрела волшебная куда полезнее. Яромир тут же и принялся ее мастерить, отломив ветку поровнее.
А пока Яромир ее обстругивал, Василиса с Синеглазкой поднялись в беседку и осторожно коснулись блюда. Выглядело оно самым обыкновенным, но постой чуть подольше, посмотри чуть пристальнее – и видно какое-то глубинное… сияние. Словно радуга исходила изнутри, словно целый омут скрывался за гладкой поверхностью.
– А отчего Кащей его здесь оставил? – спросила Синеглазка. – Отчего с собой не взял?
– Его далеко отсюда уносить нельзя, – ответила Василиса. – К этому месту приколдовано, только здесь чудеса показывает.
Только чудес блюдо не показывало. Не признавало чужаков, отказывалось на вопросы отвечать. Василиса уж и так его крутила, и эдак, и просила по-всякому, и грозить пыталась – молчало блюдо волшебное.
– Что, не получается? – спросил Яромир, подходя ближе.
– Да будь она неладна, тарелка заморская, не признает хозяина без слова тайного! – вспылила Василиса. – А слово то не простое – в нем буквы латинские да числа сарацинские! Намаялась я уже перстом по этому блюду окаянному водить!
– Вот ведь невежа какая! – возмутился Иван. Он тоже навис над блюдом и рявкнул: – Эй, отзовись, не то в осколки разобью!
Блюдо не отозвалось, Василиса закатила глаза. Княжич еще с минуту кричал на изделие из хинской белой глины, но все же сдался. Провел пальцем, издав противный скрип, и фыркнул:
– Ишь, какое. А вот твое зеркальце-то не кобенилось. Живо ответило.
– Что за зеркальце? – заинтересовалась Василиса.
– Да так, памятка бабушкина, – неохотно достала Синеглазка дивную безделушку. – Оно не шибко чародейное – разговаривает только, да слова приятные говорит.
