– Все равно умная вещь, – ответила Василиса. – А ты молчала, прятала. Дай-ка гляну.
Синеглазка замялась. Не любила она давать свое зеркальце кому попало. Даже с подругами лучшими не делилась, потому как быстро поняла, что говорит чудо-стекло всем одни и те же слова.
А царице поляниц очень нравилось слышать, что именно она на этом свете самая-самая во всех отношениях.
– Да ладно тебе, дай ты Ваське глянуть, – укоризненно сказал Иван. – Не разобьет же она его.
– А если разобьет все-таки?
– Тогда я тебе на свадьбу другое куплю, еще краше.
Это богатырку умягчило. Василиса снова закатила глаза, взяла у нее зеркальце и принялась болтать с ним, словно со своей чернавкой. Синеглазка аж позеленела, слыша, как стекляшка уверяет Василису, что та прекрасней всех на свете.
– А теперь поговори-ка со своей товаркой, сделай милость, – попросила Василиса, поднося зеркальце к столику.
Она повела им влево и вправо, направила на окно, поймала луч утреннего солнышка – и отразила в блюдо. Солнечный зайчик заметался меж двумя поверхностями – и из обеих вынырнули бледные тени.
Словно людские отражения – только бликующие, переливающиеся. Они тоже заметались между зеркалом и блюдом – и лица у них были радостные, ликующие.
– Это кто такие?! – поразился Иван.
– Зеркалицы, – ответил Яромир. – Духи зеркал. Они живут в мире духов, все видят и все знают, а через зеркала показываются людям.
– Так это ж блюдце, а не зеркало.
– Один пес. Суть та же.
Василиса продолжала пускать солнечных зайчиков. Зеркалицы любят их донельзя. Когда блестящая поверхность испускает такой зайчик, живущая в ней зеркалица может выйти.
Всего-то на секундочку, но для них и это уже немалого стоит.
– Ну вот, зеркалицы-голубушки, помогли мы вам, а теперь и вы нам помогите, – ласково сказала Василиса, когда закончилась волшебная духова пляска. – Подскажите, где Кащей ту вещь схоронил, которой яйцо каменное отпереть можно.
Теперь блюдо благосклонней к Василисе отнеслось. Засветилось, заиграло цветами радуги… но показать ничего не показало. Только ее собственное, Василисы, отражение.
– Я бы удивилась, если бы все оказалось так просто, – вздохнула баба-яга. – Чем бы этот ключ от яйца ни был, зачаровать его Кащей не поленился. Не сыщем мы его ведовством.
– А само блюдо-то?.. – тюкнул легонько яйцом Иван.
Не оказалось нужной вещью чудесное блюдо. Ничего с яйцом не сталось.
– Ладно, – пожал плечами княжич. – А что-нибудь другое оно показать может? Что там в Тиборске сейчас делается?
– Покажи нам Тиборск, град стольный, – погладила блюдо пальцами Василиса. – Сделай милость, зеркалица. Ты, Вань, представь город-то. Думай о нем.
Иван представил. Да только ничего блюдо по-прежнему не показывало. Так, землю голую, даже не травой поросшую.
– Плохо представляешь! – попеняла ему Василиса.
– Да может, оно капризится просто по-прежнему?! – возмутился княжич.
– Ну спроси другое что-нибудь!
– Ладно, пусть брата тогда моего покажет! Глеба!
Теперь блюдо засветилось сразу же – и отразилось в нем лицо. Окаймленное русыми кудрями, с усами и коротко остриженной бородой. В ней уже серебрились первые седые волоски, а под глазами залегли преждевременные морщины. В свои тридцать два года великий князь Глеб выглядел на все сорок.
А потом картинка в блюде поднялась, отдалилась – и видно стало, что сидит он в седле, а на голове шелом. И вокруг… все приникли к блюду, разглядывая несметное войско.
– Это князь Всеволод, – негромко произнес Яромир. – А вон Иваныч. Васька Буслаев. Дедушко Демьян. Брат мой. Ого их сколько. Это где они все вообще?
Блюдо по просьбе Василисы принялось показывать окрестности. Стали видны огромный лес, полноводная река, зажатое между ними поле, городок…
– Знакомое что-то, – наморщил лоб Яромир. – Я там бывал, кажись… Конотоп, что ли?.. а, нет, Кострома! Точно, Кострома!
– Ага, – рассеянно кивнула Василиса. – Кострома. Наверное. Если ты так говоришь.
– Ой, девки мои! – ахнула Синеглазка, заметив конных поляниц. – Ого!.. они!.. ой…
Когда обзор поднялся еще выше, стала видна и другая рать. Стоящее напротив полчище нелюдей и татаровьев. Огромные боевые махины, железнобокие дивии и три двухсаженных велета.
– Ох, как же мы долго спали… – протянул Яромир. – Давай, ягая баба, расспрашивай блюдо обо всем шибче, да бежим к казне! Времени почти не осталось!
Глава 32
Подняли копья витязи. Тысячи и тысячи их устремилось в небо. Стрельцы тетивы натянули. Пешие вои щитами прикрылись, мечи из ножен вынули.
– Командуй, старшой! – пробасил Демьян Куденевич, подведя коня к Илье Муромцу. – За тобой пойдем!
– Эх… – вздохнул древний богатырь, глядя на несметную тьму Кащееву. – Велика ты, Русь, а отступать некуда…
Вынес он из-за спины лук. Тоже древний, как его хозяин, огромный и тяжелый. Наложил стрелу такую, что ворота пробьет. Прицелился.
И выстрелил прямо в Кащея.
Царя нежити пронзило вместе с доспехами. Пригвоздило к земле, как муху булавкой. Вскричали было все радостно… да тут же взметнул себя Кащей кверху. Вырвал стрелу-копье голыми руками, отшвырнул ее аж до лесу и сухо, бесстрастно рассмеялся.
А следом и вся его рать загоготала.
– Ну, братцы… заради Страшного суда Божия! – прогремел Муромец, доставая вторую стрелу. – Не посрамим Отчизны!
– БЕ-Е-Е-Е-ЕЙ!!! – проревела сразу дюжина воевод.
Вот теперь зашумело всерьез. Такая сразу жара пошла, что в аду прохладней. С той и другой стороны выпустили лавины стрел – и уж не прошли те мимо! Окуренные дымом колюки, летели они точно в цели – и трупов рухнули сотни. Татаровья, псоглавцы, людоящеры – всех нашли, всех поразили!
Только и те отвечали с не меньшим усердием. А когда целей этакая прорва – мудрено промахнуться.
Правда, вскинули тут же пешцы щиты, сдвинули их сплошной чешуей. Один другого закрывает, один на другой налезает. Ан стрелы продолжали хлестать градом, да и находили между щитов щели, а то сами пробоины делали. Копьемечущие махины горных карл целые прорехи в боевых рядах оставляли, по двое и трое воинов срубали. Людоящеры разом метали сулицы – замахнулись, кинули, достали новую.
Но большая часть ударялась в щиты. Стук и свист били по ушам, но то ничего, то ладно. Пока стучат – значит, в дерево или железо. Не в плоть, не в мясо.
Куда хуже, когда прорежется рядом стон или всхлип. То смерти самой глас. То жизни чьей-то окончанье.
И ты, возможно, будешь следующим.
