И не один он сюда подоспел, на выручку Тугарину. Пробившись через башкир, к холму летела настоящая туча конных. Багатуры Калина ударили меченосцам в спины – а с другой стороны их продолжали пырять людоящеры.
– За мной, татарва! – возопил хан, отсекая башку какому-то боярину. – Ай, весело!..
Теперь уже русичи оказались зажаты в кольце. Им на помощь рвались поляницы, но тем перекрыли путь хазары. Буквально горсточка, последние остатки целого народа – но дрались они умело.
А куда хуже хазар были те, кто напирал на поляниц сзади. Черные мурии. Лавина клыкастых мурашей размером с некрупных псов. Они вылились из леса целой стаей – и кони истошно ржали, видя этих кусачих чудищ. Черных муриев рубили саблями, топтали копытами – но их словно вовсе не убывало.
А над головами вились жлезнокоготные коршуны. Поляницы пугали их, стуча в тимпаны, и подбивали из луков – но и коршунов было несметно. То одна, то другая богатырка лишалась глаза или просто падала, насмерть заклеванная. К небесам неслись истошные вопли, поляницы не знали, куда деться из этого котла.
– Не робей, девахи!.. – раздался молодецкий окрик. – Ща подмогнем!..
То спешили владимирцы во главе с Ярославом. Молодой князь откровенно красовался, заставлял коня гарцевать – но уж мечом он орудовал так, что дай боже! Рубил хазар, как солому, пронзил коршуна прямо на лету. Поляницы наконец сумели передохнуть.
Всего ничего, правда. Бой не останавливался. На поле под Костромой царил настоящий ад. Из леса вышла припоздавшая самоядь, зачвакала теменными ртами. Выползли из вод Итиля караконджалы – черти водяные. Подъехали и шуликуны на своих печах.
Ох и жуткие то были твари! Росточком меньше даже горных карл, издали они походили на младенчиков в белых распашонках. Но ближе подойди – увидишь, что ноги у этого дитяти конские, головка заостренная, а личико такое злобное, словно ты ему в кашу плюнул.
На своих двоих шуликуны не бегали. Сами по себе-то они слабы дюже. В битву они не шли, а ехали – да не на конях, а на самоходных печках. Из железных сковород швырялись раскаленными углями, а кто близко оказывался – подцепляли калеными крюками. Вертя ими каким-то ловким образом, они закидывали человека в топку и там сжигали.
Но хуже самояди, хуже шуликунов, хуже дивиев и жлезнокоготных коршунов были бесы-китоврасы, свита Великого Тодора. Были они так черны, что казались ожившими головешками. Только глаза пылали, как раскаленные угли.
Без коней всадники, они носились на четырех ногах, а иногда и в воздух взлетали. Крушили людей копытами, насаживали на пики, а то отрубали поверженным головы. Головы эти они цепляли к поясам и тоже использовали как оружие – кидались, как ядрами.
Впрочем, этих хотя бы можно было убивать. Скроенные куда прочнее людей, погибали тодоры далеко не с одного удара – но все же погибали. Истыканные клинками, иссеченные стрелами, сами с отрубленной головой – они все же падали замертво. И хотя каждый забирал с собой врагов десятками – их ведь и самих было-то едва ль две дюжины. Пятерых убили – считай, четверти дружины уж и недостает.
Куда тяжелее с дивиями. Стрелы от них отлетают, мечи их не разят. Только тяжелые булавы да кистени оставляют вмятины на сих ходячих доспехах.
Но что им с тех вмятин? Если особо глубокая, то дивий ловкости поутратит, а то охромеет даже, но ее поди еще нанеси – особо глубокую. Этакой силищей даже среди богатырей редкие обладают.
Несясь на полном скаку, Бречислав прошиб одного дивия. С разгону врезался, проломил насквозь рогатой башкой, вырвал из железной шкуры живую начинку – скрюченного оплетая. И так уже полумертвый, крошечный старикашка об одной руке и одной ноге издал тихий стон и помер совсем.
Только после этого дивий перестал двигаться.
Но такое проделать с ними мог не каждый. Очень уж толстые им сделали латы, очень уж прочный сварили булат. Еще восемь дивиев обступали Бречислава кольцом, шли с раскинутыми руками – и в каждой было по тяжелому топору. Словно мясники вокруг говяжьей туши.
Но тут как раз подоспели несколько человек. Вперемешку тиборцы, суздальцы, да Алешка Леонтьев, попов сын. Не подходя ближе, они стали постреливать в дивиев, дразнить, носы показывать.
Дразнилки и носы дивиям – что ветер. Необидчивые они, не задеть их и не пронять. Но стрелы – дело другое. Коли стреляют – то нападают. А коли нападают – то надо ответ сделать. Развернулись дивии, пошли за насмешниками. Конных бы не тронули – дивиям конных не догнать, – а вот за пешими погнались.
А те не очень быстро и удирали. В сторонку, в сторонку, полюшком да к опушке – и по свежей земельке. Сами-то свободно пробежали, а вот дивии-то провалились. Тяжелы слишком, не выдержал их слой веток и соломы, что землей был присыпан.
А внизу-то рвы были. Ямы глубокие. На дне – колья и смола. Кого-то из дивиев насовсем покалечило – так и остались недвижимы. Другие корчились еще, но вылезти сами не могли. А помочь им до конца боя вряд ли кто сумеет – дело-то хлопотное, небыстрое.
Эта стратагема сработала под Тиборском – чего ж ей не сработать и здесь? Так рассудил воевода Самсон, да и повторил все еще раз. И людям наказал, чтоб если возможность выпадет – дивиев во рвы заманивать.
Против них такое – самый верный способ.
– Молодцы мы! – ухмыльнулся Алеша, хлопая по плечам соратников. – Стрел-то много еще?
– У меня все, – с сожалением пощупал тул Невзор, лучший во Владимире стрелец после Алеши. – До кормов надо, за пополнением. Коней бы нам… акх-х-х!..
Не договорив слова последнего, вспыхнул Невзор и рассыпался искрами. Молнией ударило стрельца. С чистого неба – молнией.
Алеша и остальные бросились врассыпную. То пролетела над ними колесница, запряженная летучим змием – и сидел в ней не абы кто, а сам царь Кащей. Летая над полем, он исторгал из странной железины молнии – и каждая превращала кого-нибудь в пепел.
Никакая кольчуга не спасала от страшного колдовства.
Видно, не понравилось Бессмертному, что лихие стрельцы его дивиев на колья посадили. Кружа над ними, он одного за другим испепелил еще шестерых.
Стреляли те из луков, пока тулы совсем не опустели – да без пользы. Одна стрела Кащею даже в глаз вошла – а он ее выдернул, и тут же новый себе вырастил. Словно не заметил ничего.
И только попович Алешка сумел спастись. Сам в ров прыгнул. Раскорячился, чтоб на колья не попасть, уцепился за стенки и затих, слушая: что там наверху, летает ли еще Кащей?
Кащей летал. Сверху ему было удобней руководить войском. Подняв сейчас змия к самым облакам, он оглядел поле брани – и не понравилось ему увиденное.
Слишком много было народу в русской рати. Слишком, чрезмерно. Гораздо больше, чем Кащей рассчитывал даже по самым наихудшим прикидкам.
Значит, надо их поубавить.
Как раз наступил полудень. Солнце достигло высшей точки на небе, пришла одна из четырех роковых минут, когда проклятия всего сильнее, когда сбываются они особенно крепко. Кащей вскинул руки, держа в одной меч Аспид-Змей, а другой перун-громовержец, и размеренно произнес:
