— Ты сам ответил на свой вопрос, — щурятся тёмно-зелёные глаза.
— Правда? — Задумываюсь. — Тебе нравится несовершенство?
— Что-то не припомню ни одного слова об этом. Кривобокие — было. А несовершенные... Нет, не помню.
— Тогда почему?
— Что есть шедевр? — Вопрошает тётя с видом наставника, принимающего экзамен.
— Э-э-э-э-э... Нечто замечательное.
— Не только. Шедевр — это вещь, вышедшая из рук Мастера.
— О!
Лучше было помолчать. Мастерство и всё, с ним связанное, вызывает у меня зевоту пополам с проклятиями. Даже если Тилирит не смеётся... Особенно, если не смеётся!
Видя моё замешательство, тётушка меняет тему:
— Мне только кажется, или... Ты, и в самом деле, успокоился?
— А я был взволнован?
— Немного. А ещё, расстроен и озабочен. Но похоже, разговор с Морроном пошёл тебе на пользу.
— Это ты попросила его прийти?
— О таких вещах не просят, Джерон. Такие вещи чувствуют. Или не чувствуют. Твой отец посчитал нужным сказать несколько слов. И сказал. Они тебе помогли? — Взгляд старается остаться равнодушным.
— Смотря, в чём.
— В твоих поисках.
Поисках... Я до сих пор что-то ищу? Что-то важное? Тогда почему сам об этом не знаю? Наверное, потому, что со стороны всегда виднее. Пожалуй, в этом состоит главная несправедливость существования: простота и лёгкость, с которыми можно заглянуть в глубины чужой души, оборачиваются непреодолимым препятствием на пути познания себя самого. И причина очень проста: при изучении поступков других имеется чёткий образец для сравнения — твоя собственная персона. А с кем или с чем сравнивать себя?
— Немного.
— Уже хорошо, — кивнула Тилирит.
— Хорошо, но мало.
— Хорошего всегда мало, иначе мы не считали бы его желанным, — тётушка проводит пальцами по вязаному полотну. — Согласен?
— А если нет?
— Это твои проблемы, — кокетливая улыбка, мгновенно сменяющаяся строго сдвинутыми бровями: — Ты помирился с Мантией?
— Мы и не ссорились.
— Если пребывание на грани разрыва — не ссора, тогда твои слова правдивы. Но мне почему-то кажется, ты лжёшь.
— Вовсе нет.
— Но всей правды не говоришь, верно?
Опускаю взгляд. Конечно, не говорю. А кто сказал бы на моём месте? Признаваться в слабости, едва не ставшей причиной ожесточённой борьбы? Я не настолько смел. К тому же, у моих противников всегда будет передо мной преимущество. В степени осведомлённости, поскольку не уверен, что не существует ещё пары-тройки способов ограничить мои возможности до безопасного уровня. Однако мне о них не расскажут, не так ли? Ни Мантия, ни тётушка, глаза которой переливаются искорками ехидного превосходства.
— Наше мирное общение так необходимо?
— Тебе нравится воевать?
— Не нравится. Но далеко не все споры могут решиться без применения силы.
— Не все, конечно, — соглашается тётушка. — Но лично тебе это не нужно.
— Да-а-а-а? Как же тогда заставить Мантию слушаться? Уговоры и просьбы зарекомендовали себя не лучшим образом, а стоило разок припугнуть, мигом стала шёлковой!
«Фантазёр...»
Тилирит придерживается схожего мнения:
— Уступка в малом не означает победы в войне. Не обманывайся, Джерон: твоё сражение ещё не окончено.
— Знаю, тётушка, знаю! Но не могу отказать себе в удовольствии помечтать. Можно?
— Можно всё, если не переступаешь границ разумного, — следует мягкое наставление.
— Я стараюсь.
— И это делает тебе честь.
— Но не облегчает жизнь?
— Конечно, нет. Легко жить только отъявленным негодяям и откровенным глупцам, а ты, как ни пытался, не смог примкнуть ни к первому лагерю, ни ко второму.
— Разве?
Делаю вид, что обиделся, и Тилирит печально усмехается:
— Для всякого дела нужен талант.
Подначиваю:
— Даже для злодейского?
— Особенно для злодейского! — Подхватывает тётушка.
— К слову о злодействе: скажи, есть ещё способы меня остановить, если понадобится?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я должен знать.
— Перечислить?
— Ни в коем случае! Просто скажи, есть они или нет. Пожалуйста!
Взгляд Тилирит наполняется сожалением:
— Задай этот вопрос кто-то другой, я бы знала, что он ищет в ответе выгоду. А ты...
— Я тоже ищу. Свою выгоду.
— И в чём она состоит?
— В уверенности, что мир не рухнет, если со мной что-то произойдёт.
— Пожалуй... Да, именно так, — решает сама для себя тётушка.
— Так есть способы?
— Да.
— Вот теперь я по-настоящему успокоился!
— И зря, — лукавое замечание. — Потому что, помимо способов нужны ещё и исполнители, а с ними всегда трудно.
— Трудно? В каком смысле?
— Ручки запачкать боятся, вот в каком! — Презрительно морщится Тилирит.
— А ты? Тоже боишься?
— Конечно, — лёгкое признание. — Поэтому не спеши радоваться.
— Хорошо, не буду.
Подол тёмно-изумрудного платья шуршит по направлению к двери, и я спохватываюсь:
— Ты ведь всё про всех знаешь? Когда должна родить Кайа? Только не говори, что с минуты на минуту!
— Конечно, нет: дети так быстро не делаются. А вот бисквиты... — Тётушка принюхалась к кухонным ароматам, залетевшим в комнату. — Бисквиты уже на подходе. С каким сиропом предпочитаешь их есть? С малиновым или земляничным?
Огрызаюсь:
— Со сливовым! Ты не ответила.
— Недели через две, — отмахивается она. — Успеешь допутать своё творение.
* * *
Я успел и даже вдвое быстрее указанного срока. А ещё сутки спустя уже подставлял тёплому солнцу нос, ожидая, пока меня соизволит принять Страж Границы.
Громкий титул эльфа, пропускающего (или не пропускающего, что случается куда чаще) в пределы лана чужеземца, наполнялся смыслом только в разгар военных действий, а в мирное время на границе скучали либо злостные нарушители спокойствия, либо творцы, нуждающиеся в уединении, либо фанатики, видящие угрозу в каждом вздохе. Мне, можно сказать повезло: Страж того прохода, который быстрее и удобнее прочих выводил меня к дому Кайи, относился к первым. То есть, отбывал на границе наказание. Чем страшны упорствующие в заблуждениях личности, объяснять не надо. Касаемо же поэтов и художников плохо говорить не хочется, но они, в силу обладания талантом, мало связанным с житейскими проблемами, настолько рассеянны, что, нарвись я на представителя этого племени, моё пребывание на Границе рисковало бы затянуться до следующей зимы.
