— Не жалей.
— Не буду. В следующий раз я не совершу прежней ошибки.
— Ты и в тот раз не ошиблась.
— Ошиблась! — Заявление, сделанное с категоричностью маленького ребёнка. — Я не могла простить...
— Ты просто не понимала.
— Какая разница? — Укор, предназначенный самой себе. — Я же не слепая! Я видела всё, что происходит!
— Видеть снаружи мало. Нужно ещё хоть иногда смотреть изнутри.
— Тебе хорошо, ты это умеешь...
Шершавые пальцы рисуют волну на моей щеке.
— Но я же не с рождения умел, милая. Всему на свете нужно учиться.
— Для «всего на свете» нужен учитель! — Язвительно напоминают мне.
— О, наставников можно найти, сколько угодно!
— Но учиться может не каждый... Я — не могу. Мне кажется, что каждое новое знание выгоняет частичку старого... Я боюсь терять!
— Не бойся. Теряется лишь то, что должно быть потеряно, зато взамен ты приобретаешь что-нибудь другое. И возможно, даже что-нибудь нужное.
— Насмешник!
Получаю щелчок по носу, обиженно морщусь, и Мин тут же исправляет свою оплошность коротким поцелуем ушибленного места.
— Я не прав?
— Прав, конечно... Я хочу кое-что спеть. Только обещай не смеяться!
— Почему я должен смеяться?
— Стихи... не слишком хорошие.
— Это не имеет значения.
Последний испытующий взгляд:
— Правда?
— Правда. Важно лишь то, о чём они говорят.
Мин молчит, сосредотачиваясь, потом начинает напевать. Тихонько-тихонько, но я слышу каждое слово:
Зелёные очи. Упрямые губы.
Душа нараспашку, но стиснуты зубы.
Красив? Смел? Умён? Не приметила, каюсь.
На помощь друзьям он шагнёт, улыбаясь,
В любую ловушку, в любую засаду...
Вам мало достоинств? Мне — больше не надо.
Довериться воле горячих ладоней,
Круша и кроша так, что лезвие стонет,
Мечтаю... Но жребий замыслил иное:
Мы рядом, и боль увеличилась. Вдвое.
Забыть? Не смогу. Разлюбить? Не согласна!
Ты просишь, но все уговоры напрасны:
Мне нужен отравленный мёд поцелуя —
Заклятая сталь жарче крови бушует.
С тобой, без тебя — одинаково больно.
Судьба, Круг Богов, не казните, довольно!
Мир перед тобой преклоняет колени,
Но сердце тоскует, но сердце болеет.
Нарушу законы, скажи только слово:
Тебе подарить свою Вечность готова!
Забуду о долге, но ты... Не захочешь.
Печально смеются зелёные очи...
Последний отзвук песни теряется в кроне яблони, и в наступившей тишине слышно, как бело-розовые лепестки касаются травы.
Мин заглядывает мне в глаза:
— Правда, смешно?
— А по-моему, грустно.
— Тебе не понравилось?
— Должно было?
Она растерянно кусает губу, и я спешу успокоить:
— Понравилось. Мне никто и никогда не посвящал стихи. И тем более, не пел про меня песен.
— Но этого слишком мало...
— Этого достаточно.
Поднимаю руки и притягиваю печальное личико ближе.
— Не переживай, что никогда не окажешься в моих ладонях рукоятью меча, милая. Такая, как сейчас, ты нравишься мне гораздо больше.
Она не возражает. Хотя бы потому, что её губы слишком заняты.
* * *
— Вот Вы где, моя госпожа! — Долетает чей-то голос от кромки сада.
— Кто это?
Мин поднимает голову и устало морщится:
— Это f’yer Стир’риаги пожаловал: не смог пережить и четверти часа моего отсутствия.
Четверть часа? Уверен, мы сидим в тени яблони гораздо большее время, и, честно говоря, я сам не слишком доволен тем, что наше уединение нарушено. Но почему мне не нравится этот голос? Или интонации, с которыми было произнесено «моя госпожа»? Да, точно: тщательно скрываемая, но никуда от этого не исчезающая издёвка, словно на самом деле господин — он, а та, к кому обращаются, всего лишь игрушка, до поры, до времени пользующаяся видимостью власти.
— Твой хранитель?
— Ну да, — передёргивает плечами Мин.
— Он тебе не по нраву?
В сером взгляде возникает справедливое возмущение:
— Как можно любить надсмотрщика?
— Я имел в виду совсем другое. Он... какой он?
Теперь меня одаривают лукавой улыбкой.
— Ревнуешь?
— Нисколько. Всего лишь хочу быть уверенным, что...
— Моё сердце останется с тобой?
— Я не шучу, милая. Мне очень важно знать. В противном случае...
— С кем Вы проводите время, моя госпожа?
Голос пришельца звучит совсем близко. Чужой голос, красивый, немного низкий для эльфа, но удивительно глубокий. И что-то напоминающий.
Поворачиваю голову.
Пряди причёски, похожие на чернёное серебро, уложены с той небрежностью, которая свидетельствует о многих часах, проведённых перед зеркалом. Шёлк костюма подобран тон в тон к волосам и разбавлен фиолетовыми вставками, такими же яркими и тёмными, как глаза на благородно-бледном лице. Горбинка тонкого носа. Белый лучик старого шрама на скуле.
Он совсем не изменился за прошедшие двадцать лет. И не должен был измениться. Со мной дело обстояло иначе, но взросление лишь всё усугубило: эльфу хватило одного взгляда, чтобы узнать мои черты. Правда, он привык видеть их совсем в ином облике...
— Ты!
Никогда не думал, что это короткое слово можно прошипеть и простонать одновременно. В возгласе, брошенном мне в лицо, было столько злобы и ненависти, что я почувствовал себя, как дома, и нашёл достаточно выдержки, чтобы подняться на ноги, не торопясь, но и не медля дольше разумного.
— Вы знакомы? — Тихо спрашивает Мин, тенью вырастая у меня за спиной.
— Знакомы, — отвечаю, спокойно и внимательно рассматривая своего врага. Первого настоящего врага в жизни...
В тот день мне исполнилось десять лет, и праздник рождения, превратившийся в скорбное напоминание о смерти, по обыкновению проводился отдельно от его виновника. Весенний день выдался пасмурным и хмурым, словно желал угодить настроению, царящему среди обитателей Дома, и в комнате было так темно и холодно, что я нашёл в себе смелость нарушить запрет и покинуть её. Просто для того, чтобы увидеть хоть одну живую душу.
